Дежавю - Татьяна Шмидко

Ее воспитание заняло больше времени, чем кого-либо. Но это того стоило. Когда ее разум остыл, эмоции успокоились, то в нашем бессмертном мире появилась уникальная Ищейка. Она без труда, неведомым образом могла найти вещь или человека, если хотела этого больше всего на свете. И я ни разу не пожалел о тех усилиях, которые приложил для ее создания.

Нубира-Консуэллаетта стояла, охваченная воспоминаниями. Она вспомнила все: свою жалкую человеческую жизнь, превращение в вампиршу, все города и страны, в которых она побывала.

– Знаешь, для меня это не просто побрякушки. Это воспоминания. Время летит так быстро, уходят времена и эпохи, а этот металл – все, что у меня остается.

Я прекрасно понимал, о чем она говорила, поэтому спросил:

– Ты довольна своей жизнью?

Нубира резко повернулась ко мне, и я увидел под вуалью ее улыбку.

– Я так благодарна тебе. Это лучшее приключение, которое могло со мной произойти! Я понимаю, что быть вампиром – это не истинное бессмертие. Просто моя земная жизнь стала длиннее, чем у людей. Но все-таки когда-то я уйду, как и все из этого мира. Только моя жизненная история будет невероятно длинной.

– В следующей своей ипостаси становись писательницей, или философом, – сказал я полушутя. – А если серьезно, то ты готова оставить все это и уйти со мной сегодня?

– Un serment un sang («клятва крови» фр. – Прим. авт.), – сказала она со вздохом, вынув из-за пазухи мой медальон, который я дал ей как новорожденному члену моего клана.

– Она самая, – подтвердил я.

– Ты заставил меня дать клятву, что я приду тебе на помощь по первому зову при любых обстоятельствах. Получил ее от меня, как только я могла думать рационально.

– Да, мне пришлось немного подождать, – сказал я тактично, от чего Нубира тихонько засмеялась.

– Я не отказываюсь от нее. Тем более что на кону выживание нашего вида.

Да, Нубира дорожила другими вампирами, что было вообще несвойственно нам. Выросшая в большой семье, она ненавидела одиночество, поэтому была готова спасать сородичей.

– Вот и чудесно. Я знал, что ты не откажешь.

Она подошла к своему столу, на котором были разбросаны ее гребни, заколки, пудра и украшения. Она рассеяно провела пальцами по его поверхности и вздохнула:

– А я так удобно устроилась! – в ее голосе было так много сожаления, что мне стало жаль ее.

Я подошел к ней и сказал:

– Прости, мне жаль…

Она обернулась, и я заметил неподдельное удивление в ее глазах.

– Прайм Ван Пайер извиняется? Сожалеет? Передо мной, простым солдатом?

Я напрягся, потому что она подловила меня. Мне было не положено по статусу сожалеть и раскаиваться.

– Иди, выступай, – сказал я более властным голосом. – Я буду ждать тебя в условленном месте.

Под стрельчатыми сводами королевского театра звенел, переливаясь, чудесный голос Консуэллаетты Лангорини. Она стояла на сцене, в окружении сотен свечей, прижимая к груди желтую розу, исполняя полную трагизма песнь о прекрасной даме, которая томилась от неразделенной любви. Я же сидел на балке, практически под самим потолком, окруженный вибрациями высокого женского голоса.

Исполнение было просто идеальным. Вслушиваясь в слова, эмоции Консуэллаетты, вспоминал Адель. Перед моим внутренним взором предстали ее удивительные глаза, полные надежд и вопросов. Это было так, словно она была снова рядом со мной. Нубира околдовала своим голосом и меня.

«Мастер, готовьтесь, сейчас будет трагический финал!» – прошептала невероятно быстро Консуэллаетта. Я очнулся и посмотрел вниз, на нее.

Голос Консуэллаетты вдруг оборвался на самой высокой ноте, она схватилась за горло и, встав на цыпочки, издала мучительный вздох. Король, свита и присутствующие в зале слушатели, дружно ахнули. Консуэллаетта обвела зал мутным взором, схватилась за занавес и, пошатнувшись, упала среди декораций, оборвав их. Тяжелая ткань практически полностью накрыла певицу, снаружи осталась только рука, из которой выпала желтая роза. Вышла красивая сцена. Она еще и актриса прекрасная!

Из-за кулис выбежали танцоры кордебалета, которые должны были выступать следующим номером. Парень, одетый в костюм оленя, осторожно встал на колени около Консуэллаетты и прислонил ухо к ее груди, в которой сердце не билось уже очень давно.

Потом резко отшатнулся и, скорбно потупившись, склонил свою оленью голову в печали.

Присутствующие в зале люди поняли, что произошло непоправимое. Раздались женские вопли.

– Проказа все-таки прикончила ее! – сказал король Чехии Вацлав IV с самым несчастным выражением лица.

«Ну и эпитафия! Сказал бы, что она умерла как истинная актриса – на сцене!» – недовольно подумала Нубира.

– Ну все, заканчивай с этим спектаклем! – сказал я так, что услышать могла только Нубира.

«Легко сказать! В прошлый раз меня «хоронили» почти две недели!» – подумала она.

Я улыбнулся. Конечно, жрицу индейского племени нельзя было вот так просто взять и закопать в землю. Это было чревато осложнением отношений с миром духов в понимании индейцев. Так что Нубире пришлось подождать, пока те вволю напелись и наплясались около костра.

Мне здесь было нечего делать, поэтому я ушел по крышам к себе, в гостиницу.

Смерть Консуэллаетты Лангорини стала событием национального масштаба. В город прибыла масса скучающих эстетов, актеров и актрис всех мастей. Ее фальшивые похороны затянулись на неделю, чтобы все поэты успели прочитать свои эпитафии, певцы спеть прощальные песни, а король вдоволь настрадаться. На площадях то и дело показывали коротенький спектакль, где выбеленная мелом девица падала наземь с цветком в руках, завернувшись в простое одеяло. Женщины проливали слезы, но все равно приходили посмотреть еще раз.

После пышной службы в соборе, гроб со скучающей Нубирой пронесли через всю Прагу по дороге, усыпанной цветами.

Ее положили в монументальном каменном склепе, украшенном барельефами, со всеми почестями, в торжественной тишине. Дверь склепа закрыли и толпа стала постепенно рассеиваться.

Я остался один, дождавшись, когда пробьет четыре утра на городской башне. Самое время Нубире выбираться из склепа – даже вездесущие попрошайки сейчас мирно спят.

– Мастер Прайм, как мы разнесем этот великолепный склеп? – спросила она, выбираясь из гроба с некоторым сожалением.

– Нежно, – сказал я, открывая дубовую дверь ключом, который не без труда добыл сегодня утром.

Нубира, вся в черном, пахнущая ладаном и миртом, вырвалась наружу, как маленький ураган.