Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Многого так и не поняли аульные женщины, но одно усвоили твердо: власть принадлежит нынче народу, и народу решать, кому править и верховодить.
В конце беседы, разгорячась, сдвинув брови, Джумагуль убеждала:
— Нужно такого человека в аксакалы поднять, который бы сам из простого народа. Чтоб всю вашу жизнь, нужду вашу знал, да не так, понаслышке, — чтоб на собственной шкуре! А этого, что теперь, — гнать его, прислужника байского!
Женщины сидели притихшие.
— Разве ж сможет темный поденщик целый аул вести за собой? На то мудрость особая надобна. Кому даст аллах... — возразила тщедушная бабка, завернувшаяся в пуховый платок.
— Уж такого мудреца, как наш Дуйсенбай, в любой юрте сыщешь!
— Давай Туребая — свой человек, от земли!
— Говорила, теперь равноправие: что мужчина, что женщина — одна мерка. Коли так, оставайся у нас аксакалом! А, сестры? Бабью власть установим! — крикнула какая-то бойкая молодка.
Все разом пришли в движение, загомонили. А из темного угла кто-то предложил с ехидством:
— Уж лучше Турумбета где возьмешь? По жене видать, какой умный!
Женщины замолкли. Все головы повернулись в сторону, откуда донеслись эти язвительные слова. Только Джумагуль оставалась спокойной. Сказала с улыбкой:
— У каждого из вас, выходит, свой аксакал на уме, а нужен такой, чтоб для всех. Вот мы держали совет со старейшинами. Сошлись на одном — Туребай.
Женщины зашумели опять. Кто одобрял, а кто возмущался: ну какой же аксакал из бедняка! Ни силы в нем богатырской, ни осанки подобающей. И все же, в конце концов, большинство согласилось: лучшего аксакала в ауле не сыщешь.
Однако на следующий день, когда народ собрался на площади, несколько жителей северной части аула, притиснувшись к арбе, заявили:
— Туребай — ладно. Мы не против. Только и у нас свой человек имеется — Ходжанияз. Пусть народ решает, кому из них быть аксакалом!
Ходжанияза знали все. Общительный, остроумный, никогда не унывающий балагур, он был всегда на виду. Ни одно торжество в Мангите, ни одна азартная игра не обходились без этого озорника. Ходжанияз умел и веселую песню пропеть, и сплясать, если нужно, и такую историю в лицах поведать, что слушатели только за животы хватались. Сын ишана, он рано осиротел, не успев перенять от родителя ни богатства его, ни святости. И, хотя никогда не бедствовал Ходжанияз, бедняки считали его своим. А баи, по ошибке, что ли, или, может, из уважения к памяти покойного ишана — своим, братом по крови. Такой уж, видно, счастливый нрав был у этого Ходжанияза: и с волком овцу задерет, и с хозяином овцы погорюет.
Претензия жителей северной части аула Ембергенову пришлась не по вкусу. Напустив на себя хмурую строгость, которая так не шла к его молодому улыбчивому лицу, заявил раздраженно:
— Зачем же людей баламутить, с толку сбивать?! Кто спорит — может, он и хорош, ваш Ходжанияз. Только... что сказали старейшины? Туребай. Так и будет!
Но упрямые дехкане стояли на своем:
— Либо из двоих выбирать, либо по домам разойдемся. Вот решай.
Такого поворота Ембергенов не ждал. Он растерянно оглянулся на Курбанниязова, взглядом призвал на помощь Нурутдина. Курбанниязов подъехал к арбе, выслушал дехкан, заговорил наставительно:
— Вообще-то, революция, знаете сами, — никаких шатаний и — точка! Ясно? Ну, в данном случае — ладно, будь по-вашему!
Ембергенов бросил на Курбанниязова удивленный взгляд, но спорить на людях не стал — неудобно. А тот — ну, не иначе — ханский глашатай! — поднялся на стременах, прокричал на всю площадь:
— Люди! Слушайте, люди!
Шум постепенно стих.
— Братья и сестры, жители аула Мангит! — продолжал Курбанниязов, от натуги налившись кровью. — Сегодня для вас большой праздник — будете выбирать себе аксакала! Вот один — Ходжанияз, вот другой — Туребай. Вы их знаете. А кто из них лучше — вам решать. Считать будем так: за Туребая — направо иди, за Ходжанияза — налево. От каждой семьи один человек... Только порядок, товарищи, железная дисциплина!
Толпа заколыхалась. Одни двинулись вправо, другие в противоположную сторону. Все смешалось, спуталось, потонуло в многоголосом шквале. Кто-то звал соседа и поносил односельчанина, прущего навстречу, кто-то пронзительно свистел, кто-то охал и стонал, локтями прокладывая себе дорогу. Захваченные этим волнующим зрелищем, визжали, улюлюкали дети. Сгрудившись в стороне, кричали, воинственно размахивали руками женщины.
Наконец с помощью десятка всадников Ембергенову удалось навести некоторый порядок. Часть площади была освобождена, и теперь каждый житель аула должен был пройти сквозь коридор, образованный наездниками, и, миновав арбу, податься вправо, если предпочитал Туребая, или влево, если хотел увидеть аксакалом Ходжанияза. За тем, куда он свернет, следило множество глаз. Нурутдин Маджитов делал отметки в тетради. Примостившийся рядом на настиле арбы круглолицый джигит тотчас обламывал ветку джангила и бросал этот обломок то в одну, то в другую корзину.
Те, что пришли с восточной околицы, все, как один, выстроились у правой стены. Жители центральной части аула, кто побогаче, сворачивали влево, бедняки отходили в противоположную сторону. А вот несмело, словно в раздумье, потянулись и северяне. Прошли коридором, миновали арбу, остановились посреди площади.
— Эй, Сеитджан, давай к нам! — кричали сторонники Туребая.
— Не отбивайся от стада, сосед! Пропадешь с чужаками, как овца среди волков, — неслось слева.
В группе северян замешательство, никак не сдвинутся с места. Хватают друг друга за руки, тянут в противоположные стороны, убеждают и ссорятся.
— Значит, так, переметнуться задумал?! Предатель — вот ты кто!
— Да чего пристал, чего пристал, спрашиваю?! Сам найду дорогу. Хоть прямо пойду. Тебе что за дело? — накалялись страсти в толпе северян.
— Эк заговорил, скотина! Да ты у меня!..
— Не пугай! Не на зайца нарвался!
— Отдавай зерно, что брал на прошлой неделе! Отдавай! Эх ты, собака бездомная! — Тучный мужчина злобно пнул своего должника. Ответный удар пришелся в челюсть. Толстяк зашатался, рухнул на снег, быстро поднялся и, сбычившись, пошел на противника. Однако в последний момент, взглянув на того исподлобья, благоразумно остановился,
