Голоса - Борис Сергеевич Гречин

При этом я понимаю требование упразднения частной собственности, требование обобществления всего и вся в устах коммуниста, в ваших, например. А в устах либерального демократа?

МИЛЮКОВ. Но мы предлагали справедливую компенсацию, ваше… э-э-э, фиктивное величество!

ДУША НИКОЛАЯ II. Да, но по ценам ниже рыночных, произвольно придуманным интеллигентской верхушкой! Где же здесь справедливость, если некто потратил несколько лет труда, чтобы заработать восемь тысяч рублей, купил на них рощу, а вы эту рощу отобрали и заплатили ему три тысячи?

ШУЛЬГИН. Браво, государь! Да и какая компенсация, Павел Николаевич, может искупить отъём земли, милой земли своей Родины? Представьте, что мы заберём у вас вашу жену в рамках «государственной необходимости» или, к примеру, потому, что совсем бедным гражданам не досталось ни одной женщины, а вам компенсируем неудобство энной суммой! Понравится это вам? Его величество совершенно правы: вы — криптосоциалист или даже криптокоммунист под маской либерала! Всю жизнь вы прожили, а такой простой вещи про себя не поняли… Ну, а в качестве коммуниста вы, конечно, проигрываете тому же Ленину: он хотя бы оказался последовательней, находчивей, гибче, не пытался усидеть на двух стульях столь разных социальных систем, не цеплялся за проливы[69], словно за дорогую блестящую игрушку… На что вам сдались эти проливы, если вы были социалистом? И как вы могли покуситься на чужую частную собственность, если мнили себя рыцарем парламентской буржуазной монархии? Есть ли вопросы у защиты?

ДУША ВЕЛИКОЙ КНЯГИНИ. Есть, ваша честь! Ники, скажи, пожалуйста: ты когда-нибудь общался с господином Милюковым? Я имею в виду, не в альтернативной реальности, а в исторической?

ДУША НИКОЛАЯ II. Я не припомню разговора, Элла… но помню, что мы однажды встретились с ним в кулуарах Думы. Я раздумывал, не подойти ли к этому разрушительному для нашей страны человеку — но не подошёл. Вместо этого просто стоял и смотрел на него…

ДУША ВЕЛИКОЙ КНЯГИНИ. С каким чувством?

ДУША НИКОЛАЯ II. С глубокой жалостью.

ДУША ВЕЛИКОЙ КНЯГИНИ. Благодарю тебя. Это всё, что я хотела узнать.

МИЛЮКОВ (смущённо). Да, я помню ту встречу, я писал о ней в «Воспоминаниях»… Какое отношение это имеет к делу?

ШУЛЬГИН. Может статься, что никакого, а может быть, и имеет, Павел Николаевич! Слово прокурору для заключительной речи.

КОЛЛОНТАЙ (встаёт). Моя речь будет краткой. Подсудимый и его подельники развенчали себя сами в наших глазах, и мы считаем все обвинения доказанными. Милюков — интеллектуальный шулер и безответственный сплетник, пожалуй, даже клеветник. Он в качестве партийного лидера — политико-исторический импотент. Наконец, он своего рода двурушник, верней, ренегат, безнадёжно застрявший между частнопредпринимательским и общинно-коммунистическим мировоззрением, идейный маргинал, не примкнувший ни к тем, ни к другим. Его следует приговорить к общественному забвению!

ШУЛЬГИН. Елисавета Фёдоровна, вам слово.

ДУША ВЕЛИКОЙ КНЯГИНИ. Ваша честь, рациональных аргументов в защиту подсудимого у меня нет, но… я хотела бы прочитать о душе Павла Николаевича молитву. Вы позволите?

МИЛЮКОВ. Это ещё что такое?!

ШУЛЬГИН (смущённо). Голубушка, очень тронут, но, право слово, не знаю… Может быть, уже после суда?

МИЛЮКОВ. Я отказываюсь от того, чтобы о моей душе здесь, в этом обществе, читали молитву некие фантазмы! Спасибо, благодарю покорно, совершенно достаточно на сегодня антинаучного элемента!

ДУША ВЕЛИКОЙ КНЯГИНИ. А я не буду настаивать. Но вы ведь не можете мне запретить молиться…

ШУЛЬГИН. Павел Николаевич, вам предоставляется последнее слово.

МИЛЮКОВ (встаёт; после некоторого молчания). Экспрессия, эмоциональность и политическая пристрастность почти всех, выступивших сегодня в этом зале, мешали рассмотрению моего дела по существу. И всё же я вынужден сказать, что в формулировках обвинения может содержаться доля истины. Я… благодарен этому собранию за то, что оно позволило мне увидеть некоторые из моих заблуждений, хотя не готов считать их исключительно моими, и тем более не считаю их нравственными ошибками. Интеллектуального остракизма и даже общественного забвения я не боюсь, да у вас и нет сил меня предать ни тому, ни другому. Верю, что найдутся и в будущем люди, неравнодушные к первым шагам российской демократии в начале XX века и к опыту Партии народной свободы на этом пути. Благодарю, я закончил. (С достоинством садится.)

ШУЛЬГИН. Господа присяжные заседатели! Прошу вас удалиться на совещание.

[25]

— Мне осталось вам рассказать о той субботе совсем немногое, а после, пожалуй, завершим на сегодня, — повествовал Андрей Михайлович. — Дрова совсем прогорели, но, с вашего позволения, подкидывать новых не будем: я так удобно устроился в этом кресле…

— Позвольте мне? — предложил автор.

— Нет-нет: я не хочу утруждать гостя… Присяжные заседатели ушли в угол и там совещались дольше ожидаемого: Рутлегер вполголоса, но энергично пытался им что-то доказать. Наконец они вернулись к нам и объявили вердикт своей коллегии: «Виновен, но заслуживает снисхождения» — по каждому из трёх обвинений.

«Что ж, Павел Николаевич, драгоценный вы мой! — резюмировал Шульгин-Герш. — Приговариваю вас к тому… к тому, чтобы навсегда вам оставаться спорной и неоднозначной фигурой русской истории! Заседание объявляю закрытым».

Приговор, как у нас уже повелось, был награждён сдержанными аплодисментами. Я взял слово и поблагодарил участников процесса за их тщательную работу над материалом, особенно Лину, которая, честное слово, для меня в тот день открылась с новой стороны.

«А что же вы думали, Андрей Михалыч, — парировала Лина, уперев руку в бок, — не справлюсь? Если я простая девчонка из райцентра, это ведь не значит, что я совсем тупенькая!»

«Что вы, Александра Михайловна! — растерялся я. — Я и не предполагал…» Но Лина рассмеялась и пояснила, что просто хотела меня поддразнить, а на самом деле ей эта похвала очень приятна.

Слова попросил лектор Дома дружбы и немного затянул свою речь. Он исключительно рад оживлению научной мысли в России и неконвенциональным методам академических исследований; он приветствует все Graswurzel-Projekte[70] в сфере народного образования и просвещения, включая, разумеется, наш; он восхищён основательностью и глубиной погружения в образ участников группы, даже несколько пугающей глубиной; он ценит нашу попытку привлечь к работе и цитировать немецкие и немецкоязычные публицистические источники, а между прочим считает, что мнение Neue Freie Presse о «придворной партии вокруг молодой царицы» вовсе не следует отметать голословно: Алиса Гессенская вполне могла искать сепаратного мира с Германией (Настя вся скривилась на этом месте, впрочем, не она одна); ему доставило удовольствие быть с нами сегодня; он надеется на дальнейшее сотрудничество… Последнее, правда, было сказано между делом,