Голоса - Борис Сергеевич Гречин

Впору было улыбнуться этому даже немного комичному негодованию, этим наивно-кричащим прописным буквам… Но я ведь тоже человек, и, кроме того, я мужчина, со всеми и достоинствами, и изъянами своего пола, оттого меня несколько задел её тон. «Я ведь, Аглая Ивановна, вас ещё и не просил», если воспользоваться словами бессмертного классика. Признáюсь, я даже хотел послать именно эту цитату, но, коль скоро она была вне общего настроения разговора, решился вместо неё отправить «ежа в корзине», а именно следующее немного колючее сообщение:

My dear Ms Vishnevsky, Anastasia Nikolayevna! I am perfectly aware of all that. I don» t think I ever cherished any serious hopes for our relationship.

I still admire your energy and your sense of humour; I cannot thank you enough for your kind assistance in giving classes to groups No. 142 & 143-even though I find your youthful lack of tact somewhat blameworthy. I am still friendly to you, and I still promise to give you a helping hand should it be needed.

All that having been said, I don» t think that we can be friends in the real sense of the word, or that we must be. Let us please switch to a more formal mode of conversation which includes calling each other by first names and patronymics, using «you» instead of «thou» by both parties, etc., etc.

Faithfully yours,

A. M. M.[75]

На этом, полагал я, наша переписка будет закончена.

Но я ошибался! Буквально через пять минут Настя обрадовала меня вот какой забавно-грозной цидулей:

Sure! You now have better and younger female friends who provide you with shoulder-straps, watch you with amorous eyes, or even promise to kiss you in front of all. It is so obvious and so clear. I would be ashamed of such behaviour![76]

Говоря kiss you in front of all[77], она, конечно, имела в виду Эллу — но, Господи, это же было так невинно и по-сестрински! А на Марту и вообще грех наговаривать. Я понял, что почти рассердился на Настю, когда отправил ей:

You have no right to write such things about Martha! You have no suspicion of what she had to go through! What you are writing is simply indecent.[78]

Почти сразу мне ответили.

Matilda, you mean. No, I don» t know what she had to go through. It seems that YOU do. You are already enjoying her full confidence-and will be enjoying more than that quite soon. Congratulations, Your Majesty! You finally got what you wanted! Sorry for my being in your way. Sorry it took you more than a century.[79]

Разумеется, с точки зрения погружения в несколько взбалмошный характер последней государыни это было почти достоверно, но, послушайте, всему есть предел! Я написал сердитое:

This conversation makes no sense. I think we shall end it. I am ashamed of you.[80]

Настя молчала, и я решил, что на сегодня уже испита полная чаша наших глупостей.

Но вот — уже около десяти вечера — телефон сигнализировал о новом сообщении. Достаточно лаконичном — и я не поверил глазам, когда прочитал его.

Please forgive me.

Please. I didn» t know it would hurt SO MUCH.[81]

О Господи! Я ведь не пастух всем помыслам и чувствам всех участниц проекта. Но сердце у меня болезненно сжалось от сочувствия.

Немедленно я набрал её номер, пренебрегая тем, что время по-настоящему позднее, и, когда Настя взяла трубку, сразу заговорил:

«Анастасия Николаевна, здравствуйте! Извините и вы меня, если ненароком обидел — но, знаете, всё, вами написанное, по-настоящему несправедливо, и я просто хотел бы, чтобы в будущем…»

Я остановился, поражённый, сконфуженный, услышав, что она плачет.

Некоторое время я слушал её плач — и после, чувствуя, что растворяюсь в горячей волне безмерной жалости, сам предательски моргая, начал шептать ей самые ласковые, самые нежные слова, которые могли прийти в голову. Что-то вроде: «Настенька, миленькая, солнышко моё, хорошая моя, лапушка моя, моя славная девочка…» Поверьте, самому неловко вспомнить!

Некоторое время прошло в таком бессмысленном лепете с моей стороны. Настя пару раз пыталась мне что-то ответить — и я замолкал, — но она не могла справиться со своим голосом, и мне снова приходилось возвращаться к этим утешениям. Наконец моя аспирантка перестала всхлипывать, горячо поблагодарила меня за этот звонок и попрощалась со мною до завтра.

[26]

— А я, — заканчивал Могилёв сегодняшний рассказ, — повесив трубку, долгое время был сам не свой. Произошло ли что-то? — спрашивал я себя. Неужели я хочу жениться на своей аспирантке, если говорю ей такие вещи? И какое, собственно, право я имею что-либо хотеть после её суровой отповеди в письменном, верней, в «телеграфном» виде? Ведь если девушка пишет: «I am not yours, and will never be yours!»[82] — это что-то да значит? А если не имею права хотеть, какое, так меня и разэтак, оправдание было всем этим ласковым словам и моему звонку, после которого мне самому пришлось дойти до ванной комнаты и умыться холодной водой — такая у меня была красная, глупая и мокрая рожа?!

О, кто бы подсказал! Да не просто подсказал — в таких вещах надо исповедоваться! Со своим прежним монастырским духовником я, увы, потерял связь, да и было бы отчасти неловко прийти к нему с этим… И вот, отбросив все приличия, я набрал номер Алёши Орешкина, который нашёл в своём блокноте педагога. В качестве куратора учебной группы я собирал номера телефонов со всех студентов, что даже являлось моей обязанностью.

«Алексей Николаевич, тысяча извинений за этот совершенно неурочный звонок, — забормотал я, едва он ответил на вызов. (Вообразите, его имя и отчество были теми же, что и у последнего цесаревича!) — Могли бы вы — пусть не по телефону, а, возможно, завтра — принять мою исповедь?»

«Но разве я имею право, государь?» — тихо ответил Алёша, пренебрегая даже естественными «Здравствуйте» или «Добрый вечер» ради сугубой важности момента. Это «государь» меня совсем раздавило: в устах Тэда или Бориса с их юмором все эти «Николай