Плохие оценки - Николай Недрин

После нее надо будет сразу на МРТ.

Потом, если прогноз окажется оптимистичен, – на анализы.

После них – в барокамеру.

Затем… Что будет затем, можно только догадываться. Но главное – успеть всё за день, получить окончательный результат сегодня. Потому что поездка в деревню – это точно потерянный отпуск, а до следующего… можно и не дожить. «Особенно с моей работой», – усмехнулся Алексеев.

***

Жизнь, в общем, не безнадежная штука. Если, конечно, вовремя на что-то решиться.

Алексеев справился. Пока только с первым этапом, но все-таки!

В нагрудном кармане уже лежало заветное заключение: «Вероятность проявления эффекта муравья составляет 96,5%. Рекомендуется воспользоваться аппаратом ПВ-перемещения в течение 4,2 года с момента выдачи заключения». А значит – пора оформлять советский паспорт (про восемнадцатый век – это, разумеется, просто фантазии, меланхолия).

Девяносто шесть процентов (даже с половиной) действительно невероятная удача, такая удача, о какой и мечтать-то было неудобно. Стыдно мечтать.

– Эй, ты…

Но мечты сбываются. Если вовремя решиться… А что значит вовремя? Ждать, пока совсем припрет? Пока начнут сниться кошмары, и утро понедельника – как перед казнью?

– Эй, говорю, стой!

Алексеев вспомнил: идя на работу, он обязательно делает небольшой крюк, чтобы увидеть чахлый куст сирени между котельной и гаражом. Чтобы в очередной раз позавидовать этому кусту, позавидовать тихому, размеренному существованию, без будней и праздников, без унылых мыслей о зарплате и потомстве.

Вдруг – резкий толчок в спину! Алексеев от неожиданности чуть не упал носом вперед. Не давая опомниться, его схватили, встряхнули, прижали к ближайшей стене.

– Ты, сука, Алексеев? – Худой невысокий самбист смотрел на него в упор, не моргая.

– Не…

– Не ты? Врешь, сука!

– Не имеете права… – выдавил из себя Алексеев, судорожно стараясь вспомнить…

– А ты, сука, имеешь?! Какого хера ты впариваешь старикам участки на Марсе? Он к тебе за обычной страховкой – а ты его в могилу хочешь свести?! Гребаным своим Марсом?

– Кого?..

– Что, память короткая? Хушназаров Мавлюд Владимирович. Помнишь такого?

– Владимирович?..

– Владимирович, Владимирович! Шесть соток ты ему продал возле Красного Олимпа. Будешь отпираться?!

– Добровольно. Я же не…

– Слушай сюда, сука: деду почти восемьдесят лет. Он не понимает этих ваших… Говорил ты ему, что он может отказаться от Марса? Говорил или нет?

– Я не помню. Я по инструкции…

Алексеев увидел, как глаза самбиста начинают наливаться кровью… Сейчас ударит.

– Право танца! – почти выкрикнул припертый к стене менеджер. И тут же ужаснулся собственной наглости.

Самбист осклабился, отступил на два шага. Двое его молчаливых товарищей оживились.

– Ну! Выбирай тогда, камикадзе!

Алексеев выбрал самого крупного, похожего на носорога.

Выбрал и прогадал: это сейчас «носорог» был неповоротливым на вид качком, а в прошлом (не таком уж далеком) – танцевал во вполне сносном бразильском ансамбле. И конечно, мышечная память сработала.

Уже на второй минуте Алексеев, задыхаясь, сдался.

– Херовая у тебя «самба», – сообщил худой и ударил его в живот.

Всего было 12 ударов.

Наконец самбисты закончили, и главарь, наклонившись к жертве, произнес:

– Ничего, до конца отпуска заживет. Ты же в отпуске, сука? А как выйдешь – жди: Хушназаров к тебе зайдет. И попробуй только не расторгнуть ему эту вашу «доброволку»! Ты меня понял?.. Вот и хорошо. Полежи пока, отдохни.

Самбисты исчезли.

Алексеев провалялся минут пятнадцать. В пыли и крови (крови, впрочем, было мало – защитники Мавлюда Владимировича сработали профессионально).

Сверху шелестело разлапистое дерево. Шелестело равнодушно, как будто ничего не произошло. Наверное, оно право. Полиция, по крайней мере, так и не появилась.

***

В электричке пахло едой, мочой и пόтом. Стандартный набор «ароматов», который пережил даже эпоху роботов.

Алексееву было все равно.

Единственное, что раздражало, – шумная, как беспилотник, оса (или шершень?), нагло летавшая по вагону в поисках десерта. Было в ней что-то от самбиста-главаря. Хотелось подстеречь, когда назойливое насекомое сядет на окно или лавку, и прибить его свернутой газетой. Сначала оглушить, а потом медленно, с хрустом раздавить – причем сделать это на глазах у пятилетнего пацана, который сидел напротив и, почти не отрываясь, смотрел на Алексеева, на его свежие синяки и ссадины (после встречи с самбистами прошло всего два дня).

Вскоре этот пацан стал раздражать не хуже осы.

Алексеев попробовал отвернуться к окну, но внимательное лицо ребенка отражалось в стекле, словно призрак.

«Такое впечатление, – досадливо подумал Алексеев, – что его наняли следить за мной».

Впрочем, это, разумеется, не так: госорганы имеют право вербовать детей только с 12 лет.

Пацан тем временем дернул за рукав мать, медитировавшую рядом в 4D-нете. Она нехотя отвлеклась, нагнулась, вслушиваясь в шепот сына:

– Что?.. Христов, говори громче, я не слышу.

Тот привстал, дотянулся до самого уха матери и повторил вопрос.

Женщина смерила Алексеева взглядом, немного поморщилась и ответила ребенку. Причем не переходя на шепот:

– Это дядя упал неудачно… С лестницы. Или с дерева.

«Вот нахальная бабень!» – возмутился про себя Алексеев и вдруг захотел, чтобы на голову этой медитёрке приземлилась оса, а еще лучше – запуталась бы в ее жестких, похожих на медную проволоку волосах.

Когда Алексеев, накурившись, вернулся из тамбура, то обнаружил на своем месте багрового мужика, который уже разливал водку в пластиковые стаканчики: себе и матери Христова.

– Привет, Вованыч! Чего стоишь в проходе – присаживайся, присоединяйся! – Алкаш радушно подвинулся, протянул Алексееву свой стакан. И добавил, приглядевшись: – О, да тебя прилично отмуздохали! Что, жена застукала?

«Пошел в жопу!» – чуть не произнес Алексеев и двинулся по проходу в поисках другого свободного места.

А минут через пять раздался резкий, отвратительный визг ребенка, и Алексеев понял, что отмщен: противного Христова, видимо, ужалил противный шершень. Может быть, даже в язык.

***

Отмщенный (слегка), но по-прежнему мрачный, Алексеев чувствовал, что отыграется теперь на картошке: сделает много резаной – гораздо больше, чем обычно. Мать наверняка разохается, начнет упрекать, разозлит окончательно…

«Да уже злит, – думал Алексеев, топая в сторону деревни. – Еще и синяки эти… Скажу, что с лестницы упал».

Получилось, однако, по-другому.

Мать, торопливо ответив на приветствие и не обратив внимания на лицо сына, сразу потащила его в огород, даже переодеться не дала.

Картофельные будылья валялись в беспорядке, словно пьяные, вся земля была в бесформенных буграх. То тут, то там виднелись мелкие, поеденные медведкой клубни, которыми побрезговали деревенские воры.

– Вот, полюбуйся. Всё вынесли, пока я у Весты отсиживалась. Кустов пять оставили: видно, лень уже стало! Так что нет у нас теперь картохи…

– Ма, ты на меня так смотришь, как будто это я их натравил! – Алексеев раздраженно выдернул лопату и опять вогнал ее в рыхлую землю. – Приперся сюда, хотя у меня, между прочим, дела в городе, а ты мне еще предъявляешь?

Мать смутилась:

– Сереж, я не предъявляю. Но что теперь делать-то, без картохи? Может, в полицию пойти?

– Не смеши, какая полиция!.. Ладно, хрен с ним. Купим у соседей.

– У Весты как раз крупная уродилась, – со странной готовностью откликнулась мать, хоть и не любила тратить деньги на то, что можно вырастить самой. – Она, кстати, с утра пирог испекла, пойдем посидим.

– Да не хочу я к ней идти. Ты разве сама не договоришься?

– Надо пойти, Сереж. Мы же ждали тебя.

– Мы? А она-то при чем?

Мать вдруг засуетилась, проигнорировала вопрос:

– Ладно, Сереж, ты отдохни пока с дороги, а потом приходи. Пирог с персиками, как ты любишь. – И, убрав лопату в сарай, побежала к дому подруги.

Тетя Веста, собственно, не совсем была «тетей». Он раньше не придавал этому значения, но сейчас сообразил, что соседка-то моложе, чем его мать. Лет на пятнадцать, наверное. Да еще и накрасилась так…

«Эй, погодите, – заподозрил неладное Алексеев, – женщины, вы что это задумали, а?..»

– Сергей, садитесь. Сейчас я пирог принесу. Алевтина сказала, вы персиковый любите?

– Люблю… Только мне немного. Я не голодный.

– Хорошо. – Тетя Веста уплыла на кухню, а мать наконец спросила:

– Что это у тебя с лицом? Ты что, подрался?!

Алексеев, жалея уже, что согласился на эти посиделки, соврал:

– Да дурацкая история: я девушку провожал, а там эти, самбисты…