Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

Не стала рассказывать Джумагуль и о том, как в февральскую стужу оказалась с младенцем на улице, как Багдагуль, возвращавшаяся с канала, заметила ее и увела к себе в дом. Зачем это знать Санем? Лишнее беспокойство.

— Ну вот что: когда новорожденный в доме, не плакать, а смеяться нужно! — с напускной беззаботностью произнес Туребай, чтобы положить конец стенаниям Санем. — В народе говорят: богач живет в блаженстве, бедняк — в мечтах. Давайте-ка помечтаем, как дальше жить будете.

Женщины молчали, предпочитая услышать мужское слово. Туребай бросил под язык щепотку табака, заговорил степенно:

— Привез я вас сюда, мамаша, чтоб внучкой полюбоваться. Это конечно. Однако была и другая цель. Коль случилось уж так, что с Турумбетом... Ну, словом, лучше бы вам теперь вместе... Вот и решайте. Можно в город вас отвезти. Можете здесь оставаться. Как лучше...

— Пропадете вы в городе. Чужие люди кругом... — с искренним состраданием в голосе промолвила Багдагуль. — Оставайтесь.

Ни Джумагуль, ни Санем не были готовы к такому разговору. Единственное, на что они были сейчас способны, — бессчетное число раз повторять слова благодарности этим почти незнакомым людям. Однако и этого сделать они не могли — Туребай решительно пресекал все растроганные признания, неизменно поворачивая разговор на деловой лад.

— Останетесь, к нашей кибитке лачугу пристроим. Насчет этого не беспокойтесь! Котел лишний имеется... Дальше — что? Всем беднякам выделяют участки, и вы свой получите. А с землей только ленивый голодным бывает...

— Пока урожай созреет, брюхо к спине прирастет, — удрученно покачала головой Санем.

— Вот арба, вон лес, будем дрова на базар возить. Перебьемся до осени, там полегчает.

Выбор был сделан на рассвете.

— В месяце четырнадцать ночей темных, четырнадцать ночей светит луна. Может, пришло для нас время лунных ночей? Как думаешь, дочка?

— А чего тут долго гадать? Другого выхода нет.

— Верно, дочка, — с облегчением вздохнула Санем. — Тогда скажи добрым людям спасибо, подвяжись потуже и за работу! Даст бог, не пропадем...

Сквозь щели в циновках пробились в юрту первые лучи солнца. Занимался новый день.

20

Всю ночь дул теплый ветер, и снег, плотным слоем покрывавший землю, начал таять. Днем его пригрело первое весеннее солнце, и потекли шумливые ручьи, засверкали зеркальные лужи.

Народу в ауле вроде сразу прибавилось: высыпали на улицу из юрт и домов, из ветхих лачужек и саклей. Чего уж говорить о детишках — эти носились по улицам, будто резвые козлята. Вышли погреться на солнышке дряхлые старики, те, что всю зиму ленивым медведем провалялись у жаркого очага. Вынесла и Санем свою внучку на улицу — пусть познакомится с первой весной. Девочка морщила носик, щурила от солнца глаза, смешно шевелила губами. Вскоре, однако, лоб ее страдальчески сморщился, девчушка расплакалась. Санем пришлось ее утешать:

— Потерпи, маленькая. Скоро мама придет, накормит тебя... Не плачь, родная!

Прикрыв глаза от солнца ладонью, Санем вглядывалась в ту сторону, откуда должна была появиться арба, доверху груженная дровами. Еще затемно проводила она в лес Джумагуль с Туребаем и сейчас с нетерпением ждет, когда же возникнут на изгибе дороги знакомые силуэты.

Судьба не щадила Санем, щедро уснастив ее путь лихими бедами и горькими испытаниями. Скрепя сердце, порою недобрым словом поминая имя божье, она сносила все, чем награждала ее лихая женская доля. Сносила, хотя с каждым новым несчастьем ее душой все полнее овладевал страх. Каждый день и за каждым поворотом она ждала теперь новых напастей. Она не сомневалась уже, что явятся они непременно, не могут к ней не явиться, и это ожидание — постоянное, мучительное — делало ее жизнь сплошным кошмаром.

Вот и сейчас, поглядывая на дорогу, Санем невольно отдалась догадкам, какие беды могли подстерегать Джумагуль в лесу. Волки? Встреча с лесничим? Или, может, стонет, прижатая вековой сосной?

Санем знает: нельзя давать волю этим мрачным предчувствиям. Нужно гнать их, вырывать из сердца. И она старается:

— Скоро лето придет. Увидишь, как красиво станет кругом! Деревья зеленые-зеленые, а хлопок белый, как голова твоей бабушки. Правда, смешно? Ну, не плачь, малышка... не плачь.

Можно сказать, жизнь у них, слава аллаху, наладилась. Правда, не столько по милости аллаха, сколько благодаря доброте их славных хозяев и трудолюбию Джумагуль. Дважды в неделю ездит она теперь с Туребаем в лес, рубит деревья, грузит арбу, на крутых подъемах плечом подсобляет отощавшей кляче. Пока Туребай возит дрова в город, выменивает их на мясо, Джумагуль вместе с расторопной хозяйкой занимается бессчетными домашними делами — прибирает, чистит, моет, толчет...

По аулу пронесся слух — дивное дело, брошенная жена Турумбета вместо того, чтоб побираться, молить о подачке, хозяйство свое, оказывается, завела! Выходит, способна прокормить семью и без мужа? Вот это женщина, это хозяйка! Не хуже любого джигита!..

Покачивая на руках младенца, Санем ходит вдоль камышовой изгороди. Десять шагов вперед, десять назад. Поглядит на дорогу — арбы не видать. И снова десять шагов вперед. Что там могло случиться?..

Теперь у них собственный дом. Ну, может быть, дом — это слишком: лачуга, приткнувшаяся к кибитке хозяев. Спасибо Туребаю — приволок камыш, где-то раздобыл циновки, помог поставить стены. Если посмотреть со стороны, может показаться, будто не жилье это вовсе, а камышовая скирда или хлев. И только дым, подымающийся из горшка с отбитым днищем — импровизированной трубы, убеждает прохожего, что здесь людское жилье. В ветреную погоду дым просачивается сквозь щели в стенах и потолке, и тогда кажется, будто вся лачуга дымится и вот-вот займется ярким пламенем... Но это снаружи. Внутри все по-другому: чисто, опрятно, хоть бедность и выглядывает из всех углов. На сундучке, доставшемся Санем от чимбайского учителя Нурутдина, сложены постели. На длинных кольях у стены развешана одежда. Сверкает в углу начищенная до блеска посуда. В самом центре лачуги, как раз под горшком, хитроумно приспособленным под трубу, — аккуратный очаг. Вокруг него почти каждый вечер вместе с Санем и Джумагуль сидят Туребай и хозяйка. Временами заходит и Айтбай. Старухе казалось, лучших часов в ее жизни не бывало. Особенно нравилось ей, когда, покончив с обедом, Туребай брал на руки малышку и, баюкая ее, начинал петь. В такие минуты в лачуге становилось тихо, покойно,