Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

— Ладно. Оставлю тебе твое золото!.. Кто здесь есть из большоев?

— Не знаю, сынок, недавно я здесь.

— Ну, старуха!.. — замахнулся плеткой джигит. — Если врешь, вернусь, выпотрошу из тебя душу!

Ударив коня, он помчался по улице.

Санем юркнула в дом, уложила ребенка в темный угол, сама притаилась за окном. Она видела, как носились по улице ошалелые всадники, как, не слезая с коней, гнали они перед собой коров и баранов, как простоволосая седая старуха из соседней юрты хваталась за пыльный сапог тщедушного нукера, тащившего на аркане ее единственную козу.

И вдруг оцепенела Санем: прямо за окном, подгоняемый ударами плетки, бежал ее зять, Турумбет. «Куда они гонят его? Разве он большевой?» — подумала она, внезапно проникшись к нему родственным чувством, и, забыв об опасности, вышла на улицу.

Турумбет привел всадников к дому Айтбая. Несколько нукеров ворвалось в дверь. Вскоре полетели оттуда тряпки, чашки, корзины. Затем нукеры вышли и, вскочив на коней, понеслись обратно.

«Значит, нет его дома», — с облегчением вздохнула Санем.

Всадники уходили той же дорогой, которой пришли час назад. Теперь уже только пыльное облако на горизонте да женский плач, повисший над селением, напоминали об истребительном набеге басмачей.

А Джумагуль и Туребая все еще не было. «И слава богу, — утирала горькие слезы Санем. — Только б на пути не встретились...»

Самая нестерпимая обида — незаслуженная, нанесенная теми, с кем ты заодно, чья вера — твоя вера. Такая обида клещами хватает за сердце, порою вырывая из него вместе с привязанностью к единоверцам и саму веру. Турумбету такая трагедия не грозила: у него не было веры. Было другое — небескорыстная преданность Дуйсенбаю, а она не могла пошатнуться до той поры, пока не пошатнется сам Дуйсенбай. Дуйсенбай держался прочно.

И тем не менее, подобно рубцам на спине от ударов нукерской плетки, беспричинная, зряшная обида саднила сердцеТурумбета. В надежде найти утешение, а может быть, — кто знает? — хоть малое вознаграждение, за муки, принятые от единоверцев, он отправился к Дуйсенбаю.

Турумбет представлял себе это дело так: сейчас он войдет и, не говоря ни слова, с гримасой боли на лице скинет халат: на, любуйся на дело рук своих сподвижников! Исполосованная в кровь спина должна сама сказать Дуйсенбаю: разве заслужил Турумбет такие издевательства?! После этого он надевает халат и, оскорбленный, бросает баю: «Раз такое со мной обращение — все! Я больше не нукер! Кончилась моя вера в справедливость зеленого знамени ислама! Я ухожу!» Дуйсенбай, разумеется, станет его утешать и задабривать, а там, нужно думать, захочет укрепить его веру и чем-нибудь вещественным...

Дуйсенбая дома не оказалось. Как объяснила старшая жена, уехал в Чимбай, когда вернется, неизвестно.

Планы Турумбета рухнули, как замок из песка, но делать нечего — решил ждать.

Из хозяйственной юрты, раздражая аппетит, потянуло жареным мясом. Вислоухий пес ростом с теленка вылез из конуры, сел напротив Турумбета, уставился скучным, презрительным взглядом. Турумбет отогнал собаку, бросил вдогонку глиняный ком, угодил в петуха. На крик пострадавшего из юрты выбежала Бибигуль. Увидела Турумбета, скривилась, будто проглотила кислицу, ушла. С той поры, как побывала здесь Джумагуль, перехваченная на дороге Зарипбаем, младшая жена Дуйсенбая, заметил Турумбет, сторонилась его, точно прокаженного. Того и гляди из-за этой Джумагуль бай от него отвернется. Мало чего могла наговорить она Бибигуль, а та ночью шепнет Дуйсенбаю несколько слов... Пропал тогда Турумбет!.. Эх, нехорошо получилось! Нужно бы раньше выгнать ее... а может, и вовсе не нужно было прогонять? Дом опустел, как высохший колодец. Никто тебя не ждет, не встречает... Да и на ком теперь сорвешь свою злость?.. Вроде бы осиротел... А она сперва была ничего, красивая даже. Потом испоганилась — волосы повылазили, ноздря разодрана, как у верблюда... Виноват во всем Дуйсенбай: обещал другую, насулил семь периодов. Где они?.. Правильно говорят: пока чистой воды не увидишь, мутную не выплескивай...

Дуйсенбай вернулся к вечеру злой, сердитый. Таким Турумбет видел его впервые. Улучив момент, рассказал о набеге басмачей, о пытках, которым был подвергнут. На мрачном лице Дуйсенбая даже мускул не дрогнул. Турумбет снял халат, задрал рубаху и, придав лицу страдальческое выражение, повернулся к баю иссеченной спиной. Но и это не тронуло загрубевшего сердца.

— Ты чего мне задницу свою под нос суешь?! — крикнул Дуйсенбай, и, заправляя рубаху в штаны, Турумбет понял, что его лучшим надеждам сбыться не суждено.

После сытного обеда бай подобрел.

— Дома все живы-здоровы?

— Вашими молитвами, бай-ага. Только «все» — это теперь мать да я.

Дуйсенбай поковырялся в зубах камышовой тростинкой:

— Жалеешь уже?.. А может, обратно?

Турумбет почесал затылок:

— Нельзя. Обряд нарушен.

Отхлебнув из кисайки горячего чая, Дуйсенбай как бы между прочим спросил:

— А это правда, будто Туребай взял ее себе второй женой?

— Как? — поперхнулся Турумбет. — Что вы сказали?

— Это не я — народ говорит... Только гяур или кровный враг может жениться на чужой жене, не дождавшись развода... Да ты посиди! Куда торопишься?

Однако удержать Турумбета было невозможно: ослепленный ревностью, он ринулся на улицу, готовый с ножом в руках отстаивать поруганную честь джигита и мужа. Он шел, не различая лиц, не обращая внимания на кое-где сбившихся группками односельчан, все еще переживавших события недавнего набега. Халат на его груди распахнулся, длинные полы развевались на ветру. Он шел. Подхватив игорные кости, разлетелись, как воробьиная стая, попавшиеся на его пути мальчишки. Турумбет не взглянул на них, не удостоил даже обычной ругани.

— Эй, Турумбет! — окликнул его мужской голос.

Турумбет не остановился — не расслышал. Снова окрик:

— Постой! Куда ты такой сердитый?

— Айтбай? — узнал Турумбет и схватил его за грудки. — Где Туребай?

— А зачем он тебе?

— Не лезь не в свое дело! Я ему сам объясню! — угрожающе поднял кулак Турумбет. — Сволочь! Собака! Он зачем мою жену присвоил?! Я еще не развелся — она моя!

«Так вот в чем причина этой ярости! — быстро сообразил Айтбай. — Кто-то растравил его сплетней и бросил на Туребая. Хитро придумано, ничего не скажешь!.. Нужно