Проржавленные дни. Собрание стихотворений - Наталия Кугушева

<1923>

«Подруга, дружбы ласковые узы…»

Е.П.

Подруга, дружбы ласковые узыМы сохранили с детства до сих пор, —Тревожным голос пропели музыПророческий свой приговор.

И часто нас свинцовый глаз рассветаВидал склоненных над одним столом —И сколько песен пламенных пропето,И сколько бед разнесено пером.

Ты помнишь комнату, убогую, как ужин,Густую пыль от печки и от книг.Нет ничего. И вместо денег – дружба,А за окном бульварные огни,

И звонкие проносятся трамваи.Гудит Москва. У нас покой и тишь.И синий чайник с жидким мутным чаемПофыркивает лишь…

В косом трюмо перекосился Ленин,Глядятся вещи в мутное стекло.О, милые часы стихов, тоски и лени,Беспутной юности беспутный эпилог.

Об этом времени веселом и суровомМы будем вспоминать и радоваться вновь.Подруга милая, помянем добрым словомРоссийских муз и сохраним любовь.

«Пути истории торжественны и грозны…»

Пути истории торжественны и грозны —Огромный век. Огромные дела.Над Русью древний всколыхнулся воздух,От сна очнувшись, темная пошла.

Не по проселочной, не по большой дороге,Не с кистенем, не с посохом в руках. —Надвинув кепи на шальные бровиИ в куртке кожаной с винтовкой на плечах

Пошла, спокойная, сквозь тифы и расстрелы,Сквозь вымершие волжские поляИ песни новые по-новому запелаС пропахнувшего порохом Кремля.

Над дикими туманами провинцийНе звон малиновый колоколов —Стрекочут вольные стальные птицыИ запевают голоса гудков.

И длинными шагами телеграфаВстревожен мир старинной тишины,И придорожные примяты травыТяжелым шорохом автомобильных шин.

Над деревнями, где мороз и солнцеВысушивали сердце мужика —Кумачный флаг веселых комсомольцевКачнулся с колокольни в облака.

Россия. Глушь. Кабацкое веселье.Нагайка. Бог. Дремучие леса.Сквозь грусть щемящую разгульных песенТвои суровые, поблекшие глаза

Припомнят внуки. И в часы раздумьяИм будут сниться скудные поляИ Русь – гадающая ведуньяВслед улетающим журавлям.

О чудаке

Не жизнь, а просто так:Поставлен стол и стул,Сидит на нем чудак,Задумчив и сутул.

Он дышит пылью книг,Он дышит тишиной,И только маятникТоварищем всю ночь.

Пусть город бьет в окноЖелезным сапогом,Пусть рвутся над странойГранаты непогод —

Им не пройти туда,Им стен не одолеть —Давно сидит чудакИ будет так сидеть.

23 июня 1926

«Кровь, случай, ночь – вот спутники твои…»

Кровь, случай, ночь – вот спутники твои,Слепая жизнь. Вот входит человекомЕще один для битв и для любви,Приоткрывая сомкнутые веки.

А над землею пролетают дни,Проходят весны, осени и зимы, —И с неба звездные далекие огниЛожатся на душу тоской невыразимой.

И эта темная певучая душаДрожит и бьется от любви и боли,И не умеет вырваться душаИз плена милого земной неволи.

Но час настанет, и заглянет смерть,И ты уйдешь, оставив дар случайный,И снова будут над землею: твердь,Миры, века, чужая жизнь и тайна.

«Ничего, мой друг, не тоскуйте…»

Ничего, мой друг, не тоскуйте.Эту ль жизнь поместить на плечах,Если сердце любовью – в лоскутья,Если тело страстям – сгоряча.Пусть весна. Пусть другим этот пьяныйДикий воздух под желтой луной —Нам глушить стакан за стаканомВ одиночестве боль и вино.Нам в холодные руки бессонницОдинокую голову класть,И не мужу и не любовницеЭтот мертвый ночей оскал.Ничего, что любимое имяКаплей крови сквозь ночь, сквозь бред —Не задуть губами сухимиВысокомерный рассвет.

Песня

Ходят, ходят сини волны,Море Черное шумит.Золотой, как персик, полденьНа песке со мной лежит.

И густой и грустный воздухПахнет солью и водой,И огромной рыжей розойСолнце никнет над волной.

Горизонт качает парусУдалого рыбака.Белорунною отаройПробегают облака.

И заснул угрюмый Бигус,Заглядевшись на простор,Над развернутою книгойПожелтевших древних гор.

«Рев города, не рев ли океана…»

Рев города, не рев ли океанаШумит в высокое окно.Бушуют вьюги скрипок ресторана,Мы наливаем полные стаканыЯнварским лунным ледяным вином.Под звездами, под небом жизнь нетленнаИ кровь, как слезы, солона,Но бродит смерть веселым джентльменомВ ночи, на площадях, в кромешной белой пенеКачается от звезд и от вина…От лакированного автомобиляПолзут глаза, кровавя мглу и снег,Гудки сорвались, взвизгнули, завыли,Любезный джентльмен, не вы лиВ такую ночь устроили побег?

<1920-е>

Лавка древностей

Шуршит китайский шелк на серебре парчи,Гранатов бархат спущенной портьеры,И Страдивариус, казалось мне, звучитВ руках искусного седого кавалера.

Венецианские мерцают зеркала,Хрусталь и золото – тяжелые флаконы,Быть может, дю-Барри по капле пролилаНа пурпур столика тревогу благовонья.

В брюссельских кружевах запуталась серьгаПрохладной каплей синего сапфира,И белый горностай белее, чем снега,И холоднее северной Пальмиры.

Так хрупок звон фарфоровых вещей,Саксонской старины изящны безделушки,На синей чашке пастушок в плащеНашептывает нежное пастушке.

А рядом древние уродцы в хороводСплелись, больные персонажи Гойи —Три тонких головы, раздувшийся живот,И в сладострастной пляске слиты трое.

Люблю бродить в спокойной тишине,Перебирать века влюбленными руками,И жаль – людей и жизни больше нет,Но жизнь вещей бессмертнее, чем память.

<19>30

Памяти Маяковского

Багровы розы Беатриче.Поют гудки. И трубы говорятНа перекрестках улиц. Голос птичийРасплескивает ранняя московская заря.

Бегут трамваи. ВетерАпрельской прелой влажною землейОт круглого двора на Поварской. Где ветвиЗеленым пухом яблонь. Где разлет

Колонн. И белая прохладаВысоких комнат. Музыка. И он,Спокойно вышедший из медленного адаЛюбовных бед, чудачеств и времен.

19 апреля 1930

Комната

Табачный дым в готическую высьТяжелой чернью на зверей крылатых.Часы не бьют! Далекий шум Москвы,И в стрельчатом окне туч оползень лохматый.В осенний сумрак шелковым цветкомКачнется абажур. В углах проснутся тени.Проснутся книги. И старинный томУводит в мир чудесных приключений —И в фантастическую тишинуСкрип дилижанса, рога голос дикий.Я вижу Лондон, Темзу и ЛунуИ как по улице проходит Диккенс.Поет река. И стелется туман.Янтарными глазами смотрят доки,Косые паруса далеких стран,Разноязычный говор стран далекихИ запах моря горький и чужойВ тавернах, где веселые матросыТанцуют джигу с девкой портовойИ чокаются с Ньюмен Ногсом.Часы не бьют. Но дробный дождь в стеклоМне полной горстью бисеринок влаги.Я отрываю взгляд от чужеземных слов,Я сердце отрываю от бумаги.Я вижу вновь высокие углыИ белизну узорную карнизов,Рояль, застывший неподвижной глыбой,И милых книг задумчивые ризы.Опять со мной знакомый ветхий мирВещей и дел, видений и утраты.И слушает, как встарь, бряцанье лирНа потолке высоком зверь крылатый.

<19>32

Москва

«Ты ушла, любимая сестра…»

Ты ушла, любимая сестра,Отзвенев печальными стихами.Без тебя пылают вечераРыжими закатными цветами.Без тебя проходят по землеОдурь весен, осеней прохлада,Льдяность зим и пышность лет. —Низкий холмик. Черная ограда.Золотыми косами в пескеБелых косточек разбросанная груда.Белый череп. И моей тоскеБиться в сердце от рыданий трудных.Задавила старая земля,Высосала ласковое тело.И шумят густые тополяНад моей душой осиротелой.Этот шум мне снится по ночам.Голос милый по ночам мне снится. —Вкривь и вкось исписаны страницы,Муза ли, сестра ли у плеча.

21 января 1932

Стихи 35 года

Синеватая сталь солона на губах,Смертным холодом холодна —На земле я останусь только в этих стихах,В этих черных строках,Расплескав по строкам свою душу до дна.

Неподвижное тело в землю уйдет,В трехаршинную тишину —Может, сизый лопух сквозь меня прорастет,Может, белой березкой сердце взойдетПоглядеть на седую луну…

Бессонница 1ая