Эдера 2 - Операй

— Послушай, замолчи... Ты готов вывести из себя кого угодно...

Вид у него был настолько желчный, что Шлегельяни предпочел замолчать, чтобы не выводить своего университетского приятеля из себя.

Отторино действительно был мрачен — он вновь не выспался, и это отразилось на его настроении.

И, чтобы как-нибудь развеселить себя, а заодно и отомстить Адриано за его достаточно неуместные вопросы о причинах бессонницы, Отторино произнес:

— Кстати, отсутствие сна — не всегда так скверно, как кажется...

Шлегельяни удивленно поднял брови.

— То есть?

— Лежишь, вспоминаешь всякие приятные вещи... То, что было пять, десять, даже двадцать лет назад.

— Ну, и...

— Я вспомнил, как мы учились с тобой в Болонье,— заметил Отторино, — помнишь, наверное, наш с тобой третий семестр?

Лицо бывшего шефа спецслужбы немного помрачнело — теперь он был не рад, что завел со своим приятелем этот разговор о бессоннице и ее причинах.

Ведь он прекрасно понимал, о чем теперь будет говорить Отторино...

Да, на третьем семестре занятий в Болонском университете с Шлегельяни произошла история, о которой, судя по всему, ему было очень неприятно вспоминать.

Дело в том, что еще во время учебы в Болонском университете к Отторино приехал отец, и приятель сына. Адриано, сразу же не понравился Клаудио.

Клаудио всячески стремился дать понять Отторино, что общество Шлегельяни ему в тягость, однако единственный сын пренебрег сонетом.

Старый граф Клаудио дель Веспиньяни сразу же оказался хозяином положения.

Он сочинил для себя, что Шлегельяни — американец, и весь вечер вел с ним тонкую одностороннюю игру, объясняя ему всякий раз чисто итальянский термин, переводя лиры в доллары и любезно адресуясь к нему фразами вроде: «Мистеру Шлегельяни это, наверное, покажется весьма провинциальным, по вашим американским понятиям...», «Разумеется, у нас я Италии совершенно не те масштабы...», «На огромных пространствах, к которым так привыкли у вас...», — а Адриано чувствовал, что его принимают за кого-то другого, но никак не мог устранить это недоразумение — Клаудио и слова не давал ему вставить.

В течение всего ужина Шлегельяни искательно заглядывал старому графу в глаза, надеясь найти в них подтверждение, что это — всего только изощренная шутка, но встречался со взглядом, исполненным столь безмятежным добросердечием, что оставался сидеть совершенно обескураженным.

Один раз, правда, Клаудио зашел слишком далеко. Он сказал Шлегельяни: «Боюсь, что живя в Болонье, вы сильно скучаете без вашей национальной игры...» «Без моей национальной игры?..» — удивился Адриано, сперва ничего не поняв, а затем сообразив, что ему представилась отличная возможность все поставить на свои места. «Что вы имеете в виду?..» — поинтересовался Адриано. В тот момент взгляд старого графа сделался на минутку очень сосредоточенным, но затем подобрел. Это был взгляд игрока, открывавшего против фуля покер. «Без вашей национальной игры»,— повторил Клаудио. «Какой же?..» «Имею в виду родео,— после чего безудержно засопел носом, кряхтя и утирая нос салфеткой.— Это, если я не ошибаюсь — объездка диких мустангов? Учеба в Болонье, как я понимаю, отнимает у вас стишком много времени?..»

Тогда Адриано, поняв, что ему так и не удастся переубедить старого графа, поспешно поднялся и принялся прощаться. «Всего доброго,— сказал Клаудио на прощание,— когда вы еще раз будете в нашем полушарии, обязательно заходите в гости...»

Чтобы как-нибудь сгладить достаточно щекотливую ситуацию, спровоцированную Клаудио, Отторино вызвался проводить своего товарища.

«Чего это он мне наговорил?..» — спросил Адриано, удивленно глядя на молодого дель Веспиньяни. «А что?..» — улыбнулся тот. «Он явно принял меня за американца. Посоветовал обязательно посетить Колизей, Форум, посмотреть в Риме собор святого Петра, флорентийские фрески и Пизанскую башню... Чудно как- то...» «Ничего,— ответил тогда Отторино, пряча улыбку,— иногда это с ним случается... Я и сам его не всегда понимаю...»

Да, Шлегельяни не очень-то любил вспоминать тот эпизод — тогда, после беседы со старым графом дель Веспиньяни он чувствовал себя, точно оплеванный, впервые поняв, что при желании унизить человека можно не грубо, а очень изящно и даже, если так можно выразиться, со вкусом.

Иногда, когда его колкости переходили всякие границы. Отторино, прекрасно зная больные места Адриано, желая урезонить своего товарища, с подчеркнутой вежливостью обращался к нему «мистер Шлегельяни».

Вот и теперь, мстительно улыбнувшись, дель Веспиньяни произнес:

— Мистер Шлегельяни, а ты помнишь, как в последнем семестре разъяренные дамы окунули тебя в бассейн фонтана на площади?

Да, эта страница учебы в Болонье также не вызывала у Адриано положительных эмоций.

Дело в том, что во время учебы в университете Адриано имел неосторожность написать в местной газете разгромную статью о феминизме, утверждая, что высшее предназначение женщины — дом и семья; к его удивлению, статья эта очень не понравилась феминистически настроенным студенткам — а их, как выяснилось, было в Болонском университете не так уж и мало во всяком случае, куда больше, чем это можно было себе предположить.

 И вот однажды, сидя у себя в комнате, он услышал призывные крики:

— Адриано! Адриано!

«Такое громкое общественное признание,— как выразился потом сам Шлегельяни,— Это были феминистически настроенные девицы из нашего университета.

И чем больше они кричали, тем больше сами робели».

Тогда Адриано, высунувшись в окно, поинтересовался, чего же девицы от него хотят. Девицы желали, чтобы он вышел из дому, что Адриано и сделал. По словам самого Шлегельяни, одна из девиц принялась ругать его на чем свет стоит, на что не потерявший терпение Адриано сказал: «Я не держу на вас зла, но я не так ненасытен, как вам может показаться, и со всеми вами мне явно не справиться. Возвращайтесь, когда будете одна, уважаемая синьора». Девицы начали ругаться еще больше. Это слегка разозлило Адриано, и он сказал им несколько достаточно обидных слов, после чего разъяренные девицы схватили юношу и поволокли его к фонтану, в воду которого и бросили, словно мешок с крупой. Адриано, выйдя из воды, улыбнулся и, не растерявшись сообщил им следующее: «Дорогие синьорины! Если бы вы хоть немного разбирались в сексуальной психологии, то поняли бы, что мне очень даже приятно очутиться у вас в руках,