Эдера 2 - Операй

Часто, очень часто люди, попав в какую-нибудь сложную жизненную ситуацию, начинают винить в своих бедах других, подчас — совершенно посторонних людей, обвиняя в своих несчастьях кого угодно, кроме себя.

Таких людей подавляющее большинство, и не стоит их осуждать за подобное — так уж устроена человеческая природа.

Люди же, склонные к самоанализу и самокритике (их куда меньше) — такие, как Отторино дель Веспиньяни — после долгих и мучительных размышлений над ситуацией, в которую они попали, рано или поздно приходят к выводу, что виной всему — они сами.

Вот и теперь, вспоминая прожитые с Сильвией дни, Отторино все больше и больше впадал даже не в меланхолию, а в черную тоску.

Ведь все могло быть совершенно иначе, все могло сложиться по-другому — и они бы до сих пор были бы счастливы вместе...

Он — граф Отторино дель Веспиньяни, и она, его жена, Сильвия...

Кто бы его образумил лет шесть, семь назад!

Кто бы рассказал ему, чем асе это может закончиться!

Но тогда...

Иногда Сильвия и Отторино начинали ссориться по самым незначительным пустякам — потом, поостыв, глядя на случившееся с высоты своего жизненного опыта, дель Веспиньяни сам задавал себе один и тот же вопрос: «Неужели я, такой взрослый, столь почтенный человек, мог дать себе взорваться из-за самых незначительных вещей?.. Ведь недомолвки, эти неосторожно сказанные фразы, которые могут не просто ранить — убить, тем не менее — не причина для ссор, это всего-навсего повод... И если я так часто прибегаю к этому поводу — выходит, что я не люблю Сильвию?!»

И Отторино, размышляя таким образом, все время корил себя за свою несдержанность.

Но эти ссоры случались все чаще и чаще — иногда ему начинало казаться, что он просто находит в ругани, во всех этих нелепых обидах и взаимных упреках какую-то непонятную потребность, что они становятся для него чем-то вроде наркотика — скандалы входили в его плоть и кровь, в его повседневное существование, они становились такой же насущной, каждодневной необходимостью, как желание поесть, послать, посидеть у камина...

Как он только ее не называл!

Что только не ставил ей в вину!

Теперь даже вспоминать об этом неудобно — как это он, арбитр изящества, человек, светский до мозга костей, мог так опуститься?!

Но ведь опустился...

А она, бедная, все молчала, молчала...

А что, собственно, ей еще оставалось делать, несчастной Сильвии?

Ведь она, вырванная из другой среды, находилась в совершенно чуждой для себя обстановке, она не могла и слова молвить поперек такому богатому, известному и знатному синьору, каким был для нее Отторино!

Да, Сильвия любила его, дель Веспиньяни отдавал себе в этом отчет, но он был для нес прежде всего синьором, а уже затем — мужем.

Скандалы, бурные и драматичные, обычно заканчивались трогательными сценами примирения; Отторино со всем темпераментом итальянца просил прощения у Сильвии, но она — о, святая! — говорила, что виновата именно она, и что он, Отторино, ее любимый, просто понапрасну нервничает...

Тем не менее примирения, как правило, были до обидного непродолжительными — в лучшем случае на какую-то неделю: очередные взрывы эмоций происходили у дель Веспиньяни просто непредсказуемо, спонтанно, совершенно внезапно — ни Сильвия, ни тем более сам Отторино не могли предугадать, когда это произойдет...

Да, он по-прежнему любил ее, но весьма своеобразно; скорее, не как женщину, а как жертву... Он прекрасно понимал, что не проживет без Сильвии и дня... И эта любовь была сильной и неотвязной, как солитер.

Да, дель Веспиньяни прекрасно понимал это, но ничего не мог с собой поделать...

Но теперь...

Теперь оставалось только лишь вспоминать былое, и раскаиваться...

— Если бы можно было все это вернуть! — прошептал граф, переворачиваясь на другой бок, о, если бы можно было бы вернуться в то время...

ГЛАВА 7

Когда Отторино проснулся, солнце уже стояло высоко. Он приподнялся на локте, посмотрел на часы — было четверть одиннадцатого.

И в этот самый момент зазвонил телефон, стоявший на тумбочке. Дель Веспиньяни взял трубку.

— Алло...

— Это Адриано,— послышался из трубки голос Шлегельяни,— ну, ты уже проснулся?

— Да,— Отторино сладко потянулся и, встав с кровати, подошел с трубкой радиотелефона к окну.— Ты ведь обещал отвезти меня в аэропорт...

— На такси экономишь?

Дель Веспиньяни после этих слов своего университетского приятеля показательно обиделся.

 — Ну, у меня, может быть, к тебе самые что ни на есть дружеские чувства и преддорожные разговоры, а ты меня обижаешь, — произнес Отторино. — Так тебя ждать или нет, Адриано?

— Хорошо, — немного подумав, ответил Шлегельяни. — Когда подъехать?

Граф посмотрел на часы.

— Самолет через два часа. Сейчас закажу завтрак в номер... Ну, через час будь у гостиницы.

— Ладно, — ответил Адриано. — Только не опаздывай...

Шлегельяни неспешно вел свою «Лянчу» по запруженным автомобилями утренним улицам итальянской столицы, залитым ярким солнцем. Плиты старинной выщербленной мостовой, которые, наверное, видели и легионеров Септимия Севера, и Савонаролу, и Александра Борджио, и воинство Наполеона, под прямыми лучами казались ровными и ослепительно-белыми, хотя на самом деле они были желтыми и ноздреватыми.

— Что-то ты задумчив, — заметил Адриано, когда «Лянча» остановилась у светофора.

— Не выспался,— буркнул Отторино.

— У тебя что — тоже зуб разболелся?

Дель Веспиньяни отрицательно помотал головой, не очень-то довольный такими назойливыми расспросами.

— Нет.

— По-моим наблюдениям, бессонницей страдают преимущественно в двух случаях — когда что-нибудь болит, или когда совесть нечиста,— заметил Шлегельяни, включая первую передачу.

— Просто спать не хотелось, — отмахнулся граф дель Веспиньяни

Адриано улыбнулся.

— Просто так, без причин?

— Ну, считай, что есть причина.

Однако Шлегельяни никак не унимался.

— И она связана ...

Резко обернувшись, Отторино сказал: