Сдаёшься? - Марианна Викторовна Яблонская

дома тайком, ни с кем не простившись, даже с той, с которой провел ночь, к счастью, она спала, перед подъездом стояла эта бело-голубая машина. А девушка… Где-то раньше я видел это лицо, до того вдруг замкнутое и отчужденное, что даже кажется, что сквозь живые и теплые его черты проступает лик, холодный и твердый. Вот таким был, наверное, процесс окаменения людей, обращаемых в камень какой-то разгневанной богиней. Я не слышал, что они говорили. Я только почему-то стоял и стоял, будто меня, как жука в коробке, прибулавили к месту.

Фима, или Фомин. Почему ты такая грустная, девочка?

Дина. А вы тормозите возле каждого грустного человека?

Фима, или Фомин. Ха-ха. Непременно.

Дина. Вы что же, неотложная помощь?

Фима, или Фомин. Ха-ха, это именно так. Я неотложная помощь. Но только для хорошеньких девочек. Для таких, как ты. Садись в мою машину, и я тебя сразу развеселю, я очень веселый, девочка, честное пионерское!

Дина. И куда меня повезет неотложная помощь?

Фима, или Фомин. Куда пожелаешь, киска. На север, на запад, на юг, или на восток.

Дина. На север. На запад. На юг. Или на восток.

Фима, или Фомин. Ха-ха, это именно так. Во всех этих частях света, киска, есть шикарные рестораны.

Дина. Вы специалист по ресторанам?

Фима, или Фомин. Я самый крупный специалист по ресторанам, киска. Любой ресторан я узнаю с закрытыми глазами — по запаху, киска, честное пионерское. (Д и н а поворачивается и бежит от него.) Куда же ты, глупышка? Девочка, подожди! (Бежит за нею. Музыка. Это уже вариации на тему пьесы Чайковского «Похороны куклы». Ф и м а, и л и Ф о м и н догоняет Д и н у.)

Фима, или Фомин. Когда ты бежишь, киска, у тебя руки, как у пингвинов — зачатки или атавизм крыльев. Ты очень похожа на бескрылую птичку. Я тоже бескрылая птичка. Ха-ха. Мы с тобой вместе бескрылые птички, киска, честное пионерское.

Дина. Какой длинный-длинный, длинный-длинный-длинный сегодня день…

Фима, или Фомин. Так давай отдохнем от длинных дней, девочка! (Д и н а молчит.) У тебя глаза — на два лица. И горят на всю улицу, как фары. Забирайся в мою машину, киска. Я не сделаю тебе ничего плохого, вот увидишь. Мы только покатаемся немножко на этой биби. А это очень приятно, киска, честное пионерское. (Д и н а медленно идет к машине. «Маленький» распахивает перед ней дверцу.)

Дина. Вы стоите так, как будто у вас схватило живот.

Фима, или Фомин. Ха-ха, ты можешь смеяться надо мной, киска, сколько хочешь, я разрешаю. Я очень веселый, честное пионерское.

Д и н а садится в машину, маленький рядом с ней.

Кирилл (в зал). И только тут я узнал ее. Нет, вру. Только тут я набрался мужества, чтобы узнать ее. Только тут я понял, до какой степени реально все, что я наблюдаю. Не идеальное видение, не преувеличено или не уменьшено, как в бинокле, в детстве, или в книгах, а спокойно реально, реально в меру, в ту самую золотую меру, которая позволяла другим людям идти по той же улице по своим делам, а не рыдать возле бело-голубой машины навзрыд, видя, как коротышка Фима, или Фомин, садится рядом с ней в машину и каким выглядит из машины красавцем и великаном. Реально в ту самую золотую меру, которая так и не позволила мне заорать на всю улицу: «Караул, убивают!» Реально в ту самую золотую меру, которая, как оказалось, всегда в самые трудные минуты жизни оставляет нас одних, предоставляя нам наше единственное неотъемлемое право — право жить самим. (Ф и м а, и л и Ф о м и н, завел мотор, машина исчезает.) Я наконец отодрался от земли и побежал за машиной по проезжей части улицы, быстро, как только мог. За мной гудели машины, автобусы, кажется, свистел милиционер. Но расстояние между мной и машиной прибывало с жесткой насмешкой геометрической прогрессии — когда я добежал до перекрестка, машина пересекала перекресток через перекресток, потом через два, через три и вдруг — скрылась за поворотом. Когда я добежал до этого поворота, там оказался пустой переулок. По нему не проезжало, в нем не стояло ни одной машины. Я добежал до проспекта, готовый ринуться в многоцветную свору машин за бело-голубой «Волгой», но машины были серыми, красными, зелеными, коричневыми, реже черными, бело-голубых не было. Я вернулся в пустой переулок и по очереди заглянул во все дворы. Машины там не было.

Появляется телефонная будка. О л и м п и я В а л е р и а н о в н а в ночном виде: она босиком, с ярким педикюром, в голубых фланелевых трико, в немыслимой широкой рваной батистовой кофте с жабо, в папильотках из газеты на голове.

Кирилл (изменив голос). Простите за поздний звонок, будьте добры, пригласите к телефону Дину.

Олимпия Валериановна (слегка заплетающимся языком). О, господи! Я давно уже по уши наглоталась снотворного, но увы! все равно не сплю. А Дины нет. И, ради бога, не звоните никогда так поздно, это — увы! — коммунальная квартира! (Вешает трубку. Короткие гудки. И снова появляется другой телефон-автомат.)

Кирилл (снова меняет голос). Попрошу к телефону Дину!

Олимпия Валериановна. Дины нет, и, ради всего святого, не звоните так поздно. Вы ставите на ноги всю квартиру. (Вешает трубку. Короткие гудки. И снова телефон-автомат.)

Кирилл (опять чужим голосом). Мне срочно нужна Ярцева, Дина. Будьте добры!

Олимпия Валериановна. Господь с вами! И вам не стыдно звонить так поздно, а еще пожилой человек как будто!

Кирилл. Мне нужно знать, где она.

Олимпия Валериановна. Вы думаете, она ставит меня в известность, где бывает? Может быть, она зашла с кем-нибудь в ресторацию?

Кирилл (он забывает изменить голос). Какая ресторация?! Сейчас четыре часа ночи! Вы разве не знаете, что все рестораны давно закрыты?!

Олимпия Валериановна. Вот теперь я узнала ваш голос. Вы очень часто звоните Дине. Но только сейчас я все поняла, ведь вы — Кирилл. Так вы уверены, что все ресторации закрыты, а что, разве в городе теперь нет ночных рестораций? Я помню до революции…

Кирилл. Так вы не знаете, куда она ушла и когда вернется?

Олимпия Валериановна. Вы говорите, уже четыре часа? Ха-ха! Действительно, она никогда не приходила так поздно. Самое ужасное, что я не могу волноваться — вы мне разгуляли снотворное, и мне, увы, ха-ха, как-то по-дурацки весело. Вы не волнуйтесь, Кирилл, ха-ха, утром она непременно вернется. Так что, теперь действительно нет ночных рестораций?

Кирилл. Нет!

Олимпия Валериановна. А ка-ба-ре? (К и р и л л вешает трубку. Длинный гудок.)

Кирилл (в зал). Всю ночь я ходил и бегал