Сдаёшься? - Марианна Викторовна Яблонская

на последнем курсе и всегда мечтал познакомиться с чистой, скромной девушкой и так далее, пустяки всякие… в кино звал, в театр, очень просил меня хоть что-нибудь ответить ему, но я не отвечала — зачем? А если не отвечу, дескать, придет в день рождения меня сам поздравить. Вместо этого и вовсе писать перестал, то каждый день писал, то целую неделю не пишет… Только я бы его все равно не пустила. Ты не думай.

Клавдия Никодимовна. Красивый он?

Злата. Не знаю.

Клавдия Никодимовна. Тоже хромой, верно.

Злата. Может быть. Ну и что, что хромой, если любит…

Клавдия Никодимовна. А зовут как?

Злата. Олег.

Клавдия Никодимовна. Ненавижу это имя. Ох, как ненавижу! А фамилия как?

Злата. Красавин!

Клавдия Никодимовна. Ну вот! И чтоб думать не смела! Посмеется он над тобой, над твоим уродством! Выследил… со спины увидел… с чистой, скромной девушкой… в кино… в театр… Вот что тебе скажу — надо бы второй замок в дверь врезать, я ведь дома облигации храню. (З л а т а размахивается и со всей силы бьет по зеркалу. Стекло разбивается вдребезги.) Ты что? Сказилась — или как? (З л а т а падает на диван и начинает рыдать. К л а в д и я Н и к о д и м о в н а подсаживается к ней.) Ну что ты, Златочка, ну что ты, дитятко мое, хорошие он тебе письма писал? Да? Так это потому, что он тебя не видел. Видел бы — не писал. А ты его письмам и веришь, увидишь его, полюбишь, а потом-то тебе каково будет? Ты лучше не верь никому, одной мне верь, будет у нас квартира кооперативная, «Запорожец», полдачки, так и найдется кто-нибудь приличный, скажем Лидии Васильевны сын, он и сам на ногу сильно хромает, он тебя не попрекнет, не обидит никогда. А там детишки пойдут нормальные, здоровенькие, розовые, вот с судьбой через них и помиритесь. Ну, будет тебе, будет… обидно, что ли, что писать перестал — так рано или поздно так произойти было должно, ты не маленькая, должна понимать, студент он, там студенток молоденьких, вертихвосток, полны помещения, а ему что до тебя — так, пошутить, может, поспорил с кем, так пусть будет раньше, чем позже, я так лично считаю. (З л а т а рыдает.) Да не выворачивай ты мне душу, треклятая! Ну чего развылась белугой? Ты ж его и видеть не видела, значит, любить никак не можешь! Думаешь, я мало за тебя страдаю — не пойди я тогда в магазин, не примерещись мне тогда тот золотоволосый в машине, может, ничего бы с тобой и не случилось, пожар — не пожар, а я бы голыми руками из самого что ни на есть окна достала, облигации не спасла бы, а тебя бы из окна выволокла! Так что на мне вина, на мне вина! Чего ж ты мне душу растравляешь? Не пишет он тебе, не пишет, рожу я тебе его письма, что ли? (Подходит к комоду, вынимает письма.) На, милуйся с ними! Только если что дальше — на меня не пеняй! (З л а т а перестает плакать, хватает письма, читает.) Ну, что, пойдешь?

Злата. Господи!

Клавдия Никодимовна. А что ты думала, он десять лет тебе писать будет? Дескать, обожаю вас, следую по пятам. Конечно, свидания попросит. Ясное дело. Пойдешь?

Злата. Господи, что же делать?

Клавдия Никодимовна. Вот-вот. А писем требовала. И леший меня дернул… (Уходит.)

Злата (подбирает осколок зеркала и смотрит в него). Нет! (Звонок телефона.) Мама! Это ведь он! (Пауза.) Подойди и скажи, что такая здесь не живет. (К л а в д и я Н и к о д и м о в н а идет к телефону.) Нет, лучше я скажу. Он мой голос не знает.

Клавдия Никодимовна. Дело твое.

Злата (идет к телефону). Нет, лучше ты.

Клавдия Никодимовна. Давай я.

Злата. Нет, я сама! Не бери трубку!

Клавдия Никодимовна. Батюшки светы! То бери, то не бери, тьфу ты! (Уходит.)

Злата. Да… Да… это я… Здравствуйте, Олег… Я не могла отвечать… я думала… я думала… я думала, вы шутите… Извините меня, но я… Нет, почему, мне приятно… с одной стороны… а с другой — неприятно… я не могу сказать почему… догадываетесь? Нет, нет, вы не можете догадываться… Может быть, не надо? Ну, хорошо… Только у меня будут особые… просьба… она вам может быть покажется странной… ничего? Так вот. Я бы хотела, чтобы мы встретились в половине первого ночи на кладбище… Нет, не шучу… Ну, вот видите… Нет, только так, это обязательно. Очень важно. Когда хотите. Сегодня? Пожалуйста. Нет, не боюсь. До встречи. (Кладет трубку.)

Клавдия Никодимовна. Совсем сдурела? С незнакомым парнем ночью на кладбище! А если он прирежет тебя? Я тебя не пущу!

Злата. В парке теперь до рассветы фонари горят. А на кладбище темно. Кому там нужны фонари? Вот умру — и я равная со всеми сделаюсь. Три дырки, как у всех. И ожога не видно.

Клавдия Никодимовна. Умру! Тебе жить надо, жить! Тебе ж восемнадцать лет еще. А ты о смерти думаешь. Вон и парень за тобой уж ухаживает.

Злата. Ухаживает, пока не видел. А как увидит — так бросит.

Клавдия Никодимовна. А может, не бросит… Если хороший парень. С лица воду не пить. Полдачки у тебя будет. Я уж и сторговалась.

Злата. Хороший… Откуда он будет, хороший-то?

Клавдия Никодимовна. А чего пишет?

Злата. А бог его знает… Может, со спины увидел.

Клавдия Никодимовна. Со спины понравилась, может, и на лицо не посмотрит. А откажется — тоже не беда. Полдачки будет — найдется кто.

Злата. Не хочу я за полдачки! Я любви хочу. Я, мама, хочу, чтобы меня такую, как есть, кто-нибудь полюбил.

Клавдия Никодимовна. Сказки хочешь. Сказок-то не бывает. Ну, иди. Там посмотрим.

Злата. Я к утру вернусь, мама. Пока солнце не взойдет.

Картина вторая

Кладбище. У памятника девушке стоит О л е г. Входит З л а т а.

Олег. Ты?

Злата. Я. А это ты?

Олег. Я.

Злата. Какой у тебя красивый голос.

Олег. И у тебя. Тоненько так говоришь. И сама тоненькая.

Злата. Что это?

Олег. Цветы.

Злата. Зачем?

Олег. Тебе.

Злата. Какие?

Олег. Догадайся.

Злата. Как? Темно ведь. Ни фонарика, ни свечинки.

Олег. А ты — по запаху.

Злата. Розы.

Олег. Не угадала. Пионы.

Злата. Да, пионы. Не колются. Вот глупая.

Олег. Сядем. Вот здесь скамейка, кажется.

Злата. Сядем. А интересно, кто здесь похоронен?

Олег. Девушка, молодая. Видишь, памятник. Она красивая. Ты увидишь, когда солнце взойдет. Ты зачем меня на кладбище позвала?

Злата. Я люблю