Сдаёшься? - Марианна Викторовна Яблонская

по городу. Бело-голубая машина, как полагалось по законам идеальных видений, словно провалилась в преисподнюю. Все же я увидел эту машину. Даже два раза. Под утро. Один раз я погнался за ней по шоссе, прицепившись за колбасу к грузовику, но когда я настиг ее возле бензоколонки — машина оказалась едущим в парк такси. В другой раз… (Появляется П р о х о ж и й, К и р и л л к нему подбегает.)

Кирилл (раскланивается). Доброе утро! Мне наконец повезло! Интересно, вы поздно загуляли или рано проснулись?

Прохожий. В чем дело?

Кирилл. А в том, что здесь уже черт знает сколько времени нет ни одной живой души! Пожалуйста, прочтите мне вслух номер вон той машины.

Прохожий. А сам что, ослеп?

Кирилл. Как будто бы нет. Но с этой ночи я больше не верю своим стопроцентно зрячим глазам.

Прохожий. Все ясно, сынок. Перебрал маленько (меняет очки) — ЛИ 53–02.

Кирилл. Вы в этом убеждены? У вас очки в норме? (П р о х о ж и й пожимает плечами и уходит.) Не та… не та… опять не та… (Бежит, музыка «Смерть куклы». Обращается в зал.) Но вот, кажется, было утро или вечер следующего дня или дня через день — я где-то упал в черный липкий сугроб. Сколько минут, часов или дней пробыл я в том черном снегу, я ни тогда, ни потом не мог различить.

Появляется м о л о д о й м и л и ц и о н е р.

Милиционер. Вставайте, гражданин, вы разве не знаете, что на площадях валяться нельзя?

Кирилл (сел). Я ничего не знаю теперь о том, что можно и что нельзя.

Милиционер. Ну что ж. Пройдемте, гражданин. Там мы вам быстро все объясним.

Кирилл. Хорошо. А я с удовольствием вас послушаю.

Уходят. Музыка — вариации на тему пьесы Чайковского «Похороны куклы».

Конец третьего акта

Выходит К и р и л л Я к о в л е в и ч.

Кирилл Яковлевич. Что было дальше? Дальше мы с Диной по-прежнему встречались в аудиториях и коридорах института, бегло здоровались, но уже никогда не бродили вдвоем по городу, хотя в глубине души я все еще ревновал ее к Бойко. Когда в деканат института пришел протокол из милиции, в который молодой старательный милиционер вписал, что я был задержан им валяющимся на площади в нетрезвом виде и доставлен им же в вытрезвитель, где я действительно пробыл весь день или всю ночь, члены комитета, куда меня опять вызвали, были очень строги ко мне и требовали моего исключения из института и из комсомола. Старостин требовал передачи дела в райком. Но Октябрь, напомнив ребятам о моих прежних заслугах, предложил взять меня на поруки комитета, предложение прошло единогласно при одном воздержавшемся. Так я остался в институте и в комсомоле. После того как мы защитили диплом, я остался в аспирантуре, а Дина уехала в город Билимбай. У меня уже давно есть просторная трехкомнатная квартира возле института. Мама осталась в комнате, где мы жили с ней прежде, на другом конце города. Признаюсь, я никогда не навещал ее, с тех пор как переехал. И даже когда она сама выбиралась ко мне, я никак не мог уделять ей больше пяти — семи минут, ведь даже со своими соавторами и аспирантами я не могу, бывает, встретиться месяцами. Когда мама звонила мне по телефону, мы здоровались, а потом молчали в телефонные трубки. Иногда даже до двух или до трех минут. Когда я наконец не выдерживал и вежливо спрашивал, зачем она мне звонила, мама неизменно мне отвечала: «Просто хотела послушать твой голос», и мне приходилось опять тратить время и в тысячный раз объяснять ей, что у меня слишком много работы и что мне не до сантиментов. Что же, в наш стремительный век распадаются семейные связи, это, по-видимому, исторический процесс, и не надо ему мешать. Несколько лет назад мама умерла. Я, конечно, жалею о ней. Она всегда хотела мне добра. Я не был на похоронах, потому что как раз был за границей с докладом на международном симпозиуме… Я ни разу не был и у нее на могиле — если не навещаешь живых, то нелепо навещать мертвых. Но я аккуратно выдаю деньги на перевод кладбищенскому сторожу, который взялся ухаживать за ее могилой. Завтра моя свадьба. Завтра я женюсь в третий раз. Мои студенческие товарищи утверждают, что моя невеста Мария — самая молодая и способная из моих аспиранток — чем-то очень похожа на Дину. Но лично я этого не нахожу. Впрочем, так же они говорили и о других моих двух женах. Если это и так, то это происходит случайно. Во всяком случае, я сам об этом не думаю. Наша свадьба будет в самом модном ресторане города. И Мария будет, конечно, прекрасно одета. И когда мы выйдем из моей машины и швейцар распахнет перед нами роскошную дверь с бронзовой начищенной ручкой, может быть, я снова вспомню множество пыльных и поцарапанных дверей тех подъездов, в которых мы целовались с Диной. Я не знаю, близко или далеко этот город Билимбай, — на карте нашей страны очень большого масштаба я его не нашел. Я не знаю, как она живет, замужем ли, есть ли у нее дети. Может быть, завтра я опять вспомню и бело-голубую машину. С годами я все реже вспоминаю бело-голубую машину и то, как быстро я бежал за нею. Да. Бежал я тогда действительно быстро. Если я что-то и упустил, то, конечно, не здесь. То, как быстро бежал я тогда за машиной, меня всегда успокаивало. Впрочем, вполне вероятно, что ни завтра и уже никогда больше я не вспомню обо всем, что только что вспомнил здесь, перед вами, вспомнил отчетливо и подробно. В первый раз так отчетливо и подробно с тех самых дней апреля, который остался в моей памяти черным. И что же? Ergo? Если попробовать выразиться возвышенно, то Пришла Пора Забыть Воспоминанья. Я не знаю, долго ли со мной пробудет Мария — двум первым женам во мне всегда чего-то недоставало. Наверное, все дело в том, что я слишком много занят. Все свое время я отдаю научной и общественной работе. К вечеру я очень устаю. У меня остается мало времени для дома. По-моему, это хорошо. В молодости любовь занимает слишком много времени. Слишком долго ломаешь голову над пустяками. Позже, к счастью, времени на любовь уходит значительно меньше: только несколько минут ночью. Если от меня когда-нибудь уйдет и Мария, что же, придется самому