Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Айхан хотела было сказать, что в комсомол принимают не затем, чтобы только пополнить ряды будущих колхозников, но сдержалась. Жиемурат тоже ведь знает, что говорит. Да и не к лицу ей, только что возвратившейся в аул, тут же выскакивать со своими суждениями. Она кивнула:
— Хорошо. Пусть вступает, раз сама так порешила. Я помогу ей получить рекомендации.
— Жиемурат-ага, а где нам проводить собрания? Можно — в новой конторе?
Айхан повернулась к Жиемурату:
— Ах, да, вы ведь, как я слышала, заканчиваете строить контору? Вот это правильно! А то ведь, действительно, негде собираться. Не на улице же, в такую-то холодину.
— Вот, строим, — словно бы извиняющимся тоном сказал Жиемурат и снова обратился к Давлетбаю: — Помещение — к вашим услугам. Уж наших-то комсомольцев не обидим. А к лету сладим дома и для колхоза, и для комсомольской ячейки. Это — наши штабы! Штабы решительного наступления на отживающий мир!
Дверь открылась, и в нее просунулась голова Ажар:
— Дочка, к тебе пришли!
В общей комнате Айхан увидела Бибихан и ее мать и бросилась обнимать подругу:
— Астапурла! Видно, долго тебе жить — легка на помине! Мы только что говорили о тебе.
Бибихан с восхищением и завистью смотрела на городской наряд Айхан. Когда та достала из сундучка цветастый платок, Бибихан так и впилась в него горящими глазами. А получив этот платок в подарок, от радости долго не могла вымолвить ни слова.
Ажар собралась было готовить для гостей обед, но Бибихан сказала, что она ненадолго, просто забежала, чтобы повидать Айхан.
— Слушай, давай навестим Улмекен-женге! — предложила Айхан.
Бибихан охотно согласилась, и они поспешили к Улмекен.
Женщина просияла при виде подружек, чуть не плача от счастья, обняла и расцеловала обеих.
Айхан в городе беспокоилась за вдову: как бы не зачахла от горя! И сейчас, всматриваясь в нее, радовалась в душе: перед ней была прежняя Улмекен! Лицо, правда, немного побледнело и осунулось, но и походка, и повадки нисколько не переменились. Все такая же быстрая, расторопная, аккуратная. И дома — чистота и порядок. По стенам для тепла развешаны коврики, алаша из шерсти. Одежда, посуда — все на своих местах. И все же в юрте словно бы поубавилось достатка и уюта. На циновке из куги одно лишь корпеше. И возле очага постель — лишь на одного человека. Старая кошма свернута и заткнута в угол... Но все — чистое, нигде ни пылинки.
Хозяйка хотела было постелить гостям, но Айхан придержала ее за руку.
— Не надо, женге. Мы и на кошме посидим.
Когда она, устроившись вместе с Бибихан на кошме, вынула из кармана и протянула Улмекен соску, та сначала даже не знала, что с ней делать: повертела в руках, сунула в рот, пососала. Передала соску Бибихан, и девушка тоже попробовала ее пососать.
— Это для твоего сынишки, женге, — с улыбкой сказала Айхан. — Вот организуем колхоз, эти соски нам пригодятся. Когда матери уйдут на работу, женщина, которую мы выделим для ухода за детьми, будет кормить их с помощью таких вот сосок.
Поблагодарив Айхан, Улмекен вышла и, вернувшись с охапкой тамариска, развела в очаге огонь, потом обратилась к Айхан:
— Ну-ка, расскажи нам, что ты повидала в городе.
Айхан вовсе не хотелось хвалиться, — пришла она к Улмекен лишь затем, чтобы справиться о ее здоровье, о жизни, подбодрить ее. Но от нее ждали рассказа об учебе, о днях, проведенных в городе, и ей ничего не оставалось как приняться за такой рассказ.
Смеясь, поведала она о том, как по приезде в город первое время только смотрела вокруг, раскрыв рот, и не решалась шагу ступить из общежития — ведь она знала в городе одного лишь Дарменбая.
Потом постепенно освоилась с обстановкой, уразумела, где юг, где север, и стала уходить — когда и куда ей хотелось.
Скоро на курсах сколотилась группа из каракалпакских девушек и джигитов, и они старались держаться друг друга.
— В ауле-то мы живем как козлята на привязи, — говорила она. — А в городе я даже забыла, что девушку можно силой выдать замуж и что женщине по своей воле нельзя отлучаться из дома, нельзя смотреть на иноверцев... Муллы заморочили нам головы — такие, как суфи Калмен!.. Это им, видно, на руку. А для Советской власти все равны, и женщины, и мужчины, она всем дала одинаковые права! Вот будет комсомольское собрание, я выступлю, скажу об этом.
— А ты, сестренка, не торопись. Может, и не муллы виноваты. Они ведь все старые, мудрые...
— Япырмай! Вон Омирбек-ага тоже старый и мудрый, дышит — хрипит, а каким злодеем оказался! — Айхан вопросительно посмотрела на Улмекен.
— Верно говорили предки: кабы знал, что отец умрет, так уберег бы его от смерти. Знать бы про все заранее, так многого бы не случилось. Омирбек-ага в ауле человек уважаемый. Да ведь и властям нельзя не верить. Неспроста же его арестовали: видать, что-то повыведали... И то сказать: на хозяина-то моего он мог держать обиду, хозяин-то хлопок у него в доме нашел!
* * *
После комсомольского собрания, на котором с пламенной речью выступила Айхан, а Бибихан приняли в комсомол, Давлетбай пошел проводить девушку до дома.
Они шли в темноте, тесно прижавшись друг к другу плечами, так что даже студеный ветер, дующий им навстречу, не мог бы прошмыгнуть меж ними. Они и не замечали, что на улице холодно, и резкий ветер казался обоим по-весеннему теплым и мягким.
Иногда Бибихан, смущаясь близости своего спутника, осторожно отстраняла его, хотя всей душой желала, чтобы он был совсем-совсем близко, и на всю жизнь. Сейчас, шагая по вечерней улице рука об руку с любимым, она гнала прочь от себя мысли об Отегене, о намерениях отца, и как ни пытался Давлетбай навести разговор на эту тему, ему не удалось добиться от Бибихан ни слова — боясь огорчить его, она уклонялась от признаний и спешила перейти в беседе с опасной тропинки на более надежную,
