Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

— Верно, хороша твоя притча. Уж так жалко беднягу-джигита. Вот мы и боимся, как бы и нам, вроде него, в беду не попасть.

— В какую беду? — Давлетбай недоуменно поднял брови.

— Так ведь Жиемурат грозится колхоз организовать. Дело-то, может, и неплохое. Послушать его, так и трудиться и жить станет легче, и урожаи будут побольше. Кто ж этого не хочет? Только поговаривают, что у колхозников-то весь скот отберут. А куда ж мы — без скота? Ни гостя принять, ни поминки по мертвому справить. А для каракалпака это стыд и позор — сам же рассказал, как убивался тот джигит, который и козленка не мог достать. Э, сынок, погодить надо с колхозом, обойдемся как-нибудь без него. Ведь и так настало золотое времечко, о котором лишь мечтали наши деды и прадеды. А от добра-то добра не ищут. Айтжан все твердил: «колхоз да колхоз», да, видать, лишь озлобил народ, кто-то вон даже нож на него поднял. Ох, оставил бы Жиемурат эту затею, не доведет она до добра.

Хотя Садык и возражал против колхоза, но после его слов Давлетбай почувствовал себя уверенней и свободней: он-то боялся, что старик вообще не захочет обсуждать эту тему, потому и повел свою речь издалека. Садык, заговорив о колхозе первым, облегчил ему положение, теперь можно было спорить с ним, переубеждать.

— Нет, Садык-ага, колхоз вас не обездолит, и в горе и в радости пойдем вам навстречу, — заверил джигит хозяина. — Резать скот на поминках, на тоях — древний обычай нашего народа, и никто его нарушать и отменять не собирается. Недаром же молвится, — без уважения к мертвым и живым счастья не видать. Так что, Садык-ага, на колхоз-то кто-то напраслину возводит.

В дом проворной походкой вошел Серкебай.

Обменявшись с ним приветствиями, Давлетбай продолжал свою речь — рассказал о выгодах коллективного хозяйствования, о росте достатка в домах колхозников, о зажиточном будущем аула Курама.

Серкебай и Садык не прерывали его, но по выражению их лиц трудно было определить, как они сами относятся к вступлению в колхоз. Однако, поскольку разговор, ради которого Давлетбай пришел к Садыку, был начат, а до собрания оставалось еще достаточно времени, парень решил отложить дальнейшую агитацию до следующего раза и, поблагодарив хозяев за угощенье, распрощался с ними.

* * *

В этот же день Темирбек наведался к Турганбеку и застал у него ходжу.

Вид у хозяина был веселый и довольный. Он рассказывал ходже, как ездил на базар продавать дрова и какой удачной оказалась поездка.

Зато у ходжи настроение было подавленное, брови сумрачно насуплены.

Когда он вышел, Темирбек спросил:

— Чего это он пожаловал?

— А что нужно бездомному бродяге? Крыша над головой. Вот, попросился у меня переночевать.

Темирбеку показалось, что хозяин скрывал истинную цель визита ходжи, но он не стал больше его расспрашивать, зная, что Турганбек умеет держать язык за зубами. К тому же ведь, и правда, могло быть так, что ходжа забрел сюда в поисках крова.

Когда ходжа вернулся, Темирбек, не любивший окольных путей и предпочитавший в разговорах краткость и точность, сразу же приступил к делу:

— Я к тебе вот зачем, Турганбек-ага... Скоро мы начнем принимать народ в колхоз. Помнишь поговорку: память остается и от хорошего человека и от плохого? Оставил бы ты по себе добрую память. Вступил бы в колхоз первым, а? Как ты на это смотришь?

— Э, говорят, один человек, желая прославиться, осквернил колодец. А я, значит, прославлюсь тем, что надо мной весь аул смеяться будет? — Турганбек сощурил глаза в лукавой улыбке. — Ох, советчик, ох, добрая душа!

Темирбек тоже расхохотался:

— А ты не забывай, хорошо смеется тот, кто смеется последним! Вот кто за свое добро будет цепляться да один со своим клочком земли останется, тому-то потом уж наверняка будет не до смеха. И не в первых колхозников, а в последних единоличников все пальцами будут тыкать! Так что — выбирай…

26

Жалмен еще не успел прийти в себя после комсомольского собрания, на котором выступала Айхан, а уж Жиемурат готовился созвать новое — всего аула.

Вне себя от бессильной злобы, Жалмен принялся обходить дома земляков, — вроде бы для того, чтобы известить людей о предстоящем собрании, а на самом деле с целью вызнать, кто как настроен и чью сторону будет держать.

Заглянул он и к своим сообщникам. Суфи встретил его — темнее тучи. И сразу же накинулся:

— Это что же делается! Нам уж и житья не дают. Слыхал, что говорила обо мне комсомольцам дочь Серкебая? А ты уши развесил, готов быть и глухим, и немым, лишь бы тебя самого не трогали!

Жалмену эти слова были как нож в сердце. Он ведь сам присутствовал на комсомольском собрании, и во время выступления Айхан сидел, как на горячих угольях, сжавшись в комок, словно еж, и в душе браня Серкебая последними словами.

Ему не терпелось высказать самому Серкебаю все, что он о нем думает, но до сих пор он не мог с ним встретиться.

Теперь же, выслушав суфи и разделяя его возмущение, Жалмен твердо решил поговорить с Серкебаем. Не в силах усидеть на месте, он торопливо распрощался с суфи и чуть не бегом направился к дому Серкебая.

«Ну, я ему покажу! — бормотал он в ярости. — Ну, он у меня попляшет!»

Жалмену повезло: Серкебай оказался дома, а Жиемурат ушел в новую контору, подготовить ее к завтрашнему собранию: навести порядок, растопить печь.

Схватив хозяина за ворот телогрейки, Жалмен поволок его в комнату Жиемурата. Серкебай не сопротивлялся, только дрожал всем телом, и ноги, ставшие ватными, цеплялись за земляной пол. Он чуть не ударился головой о косяк.

Держа его за загривок, как кошку, Жалмен швырнул Серкебая на стул, сам сел напротив, тяжело дыша, бешено сверкая глазами:

— Кто у вас в семье хозяин — ты или твоя дочь? Ты что, не можешь укоротить ей язык?

— А что стряслось, Жалеке? — заплетающимся языком спросил Серкебай.

— Будто он не знает! Твоя драгоценная Айхан, едва заявившись в аул, успела уже затянуть в комсомол эту бесстыжую, дочь