Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

— А что делать — против судьбы не пойдешь! — вставила старуха.

— Как-то, во время одного тоя, вышел молодой бай во двор и видит: черную корову сосет белый теленок. Воротился он и говорит:

«Джигиты, вот диво-то: во дворе черную корову сосет белый теленок!»

Ну, тут кто возмутился, кто рассмеялся, и все зашумели:

«Да где это видано, чтобы у черной коровы был белый теленок!.. Или ты лгун, или умом рехнулся. Иди отсюда, не место тебе среди нас!»

И прогнали молодого бая с веселого тоя.

Идет тот по улице, весь горит от стыда. Нет большего позора, чем когда уж друзья тебе не верят. Ты им — правду, а они тебя на смех. И припомнил он тогда предсмертные отцовские слова, и подумал:

«Чем жить так — в унижении и позоре, — лучше и вправду повеситься!»

Придя домой, взял байский сын кушак, привязал его в своей комнате к перекладине, о которой ему говорил отец, влез на скамеечку, накинул петлю на шею и отшвырнул скамейку ногой. А перекладина под тяжестью его тела — трах, и переломилась. И что бы вы думали, шеше, — да видеть вашим глазам одно хорошее! — сверху посыпались на пол серебряные монеты, да так густо, что заполнили чуть не всю комнату.

Старуха от изумления даже привстала на своем месте и схватилась рукой за ворот платья:

— Ой-бей! Значит, старый бай, — да буду я его жертвой! — заранее заложил в потолок серебро! Вот уж верно: провидец и мудрец! Угадал, что ждет его сына, и позаботился о его судьбе. Ай, умница, ай, молодчина!

Дождавшись, пока Сулухан кончит изливать свой восторг, Айхан проговорила:

— Слушайте, что дальше-то было. Когда свалилось на молодого бая такое богатство, он воспрял духом. И снова присоединился к сорока джигитам. И снова стал занимать на тоях, за дастарханом, самое почетное место. Джигиты ловили каждое его слово, каждый жест, смеялись его шуткам, слушались его приказов. Как-то, в разгар тоя, вышел он на улицу и, воротившись, сказал:

«Вай, джигиты!.. Что я во дворе-то видел!.. Корову сосет полосатый осленок!»

На этот раз никто и не подумал усомниться в его словах, все дружно согласились, что такое вполне могло быть.

— Ой-бей! — опять изумилась старая Сулухан. — Гляди-ка, что деньги-то делают!

— Да, шеше, иные из-за денег на все способны. Есть люди, которые во всем ищут выгоду. — Айхан помолчала. — Вот вы говорите, к вам жена суфи Калмена заглядывает. А не думали: с чего бы это она в ваш дом зачастила? Ведь такие, как суфи и его женушка, трутся обычно возле богатых да знатных. И нате вам — теперь она к беднякам, вроде вас, в друзья набивается! Неужто ж просто так, поболтать заходит? Не верится!

Сама-то Айхан подозревала, что жена суфи уговаривает родителей Бибихан не пускать дочь в комсомол.

— Ох, что-то недоброе у нее на уме, — продолжала Айхан. — Ведь эти лисы и во сне видят, как бы украсть птицу счастья, севшую вам на плечо.

Старуха смотрела на Айхан удивленно и с уважением:

— Ой-бей, золотце мое, и где ты ума-разума набралась? Такая молодая... И в ауле у нас совсем недавно... А про все-то знаешь, обо всем-то догадываешься.

— Недаром же говорится, шеше, — улыбнулась Айхан, — на месте сидишь — так ты циновка, а движешься — так ты река. Я ведь в городе не бездельничала — училась. Да и комсомол на многое раскрыл глаза. Комсомол — это тоже хорошая школа.

— А мы-то, глупые, считали, что комсомол только портит девушек! Моей Бибихан — твою бы мудрость.

— Вступит в комсомол — у нее вырастут крылья!

— Тогда пускай поскорей вступает! Вы ее примете?

— Мы будем ей рады.

— И она станет такой же разумницей, как и ты?

— Ой, шеше, что вы меня-то так хвалите! Мне неловко...

— А ты все такая же скромница, как и была. Нынче же скажу дочке: поступай в комсомол, иначе и на порог не пущу!

Айхан знала решительный нрав старухи и в душе радовалась своей маленькой победе, радовалась, что сумела так быстро и успешно выполнить поручение Жиемурата.

* * *

После того, как от Серкебая ушла Сулухан, другие гости тоже начали разбредаться по домам. Лишь Жалмен да суфи Калмен словно и не помышляли об уходе.

Жалмен заглянул в комнату к Жиемурату и, вернувшись, сказал громко — так, чтобы Жиемурат мог его услышать:

— Грех пренебрегать угощеньем, привезенным из Турткуля! А мне тем более — хозяйки-то моей сегодня нет дома.

Серкебай повернулся к жене:

— Постели-ка нашему Жиеке.

Старуха, понимавшая мужа с полуслова, скрылась в соседней комнате. Наклонившись к Жалмену, Серкебай шепотом сказал:

— Что-то ходжи не видать.

— Ушел по делам. Завтра должен вернуться, — тоже шепотом ответил Жалмен и, услышав шорох за дверью, повысил голос: — А ты молодец, Серкебай-ага, что согласился отпустить дочь на учебу. И Жиемурат, оказывается, правильно тогда советовал. Теперь она настоящий человек, полезный аулу. И тебе — достойная помощница!

Суфи с недоумением воззрился на Жалмена:

— Эй, что ты говоришь!

— Болван! Это я для Жиемурата, — прошипел Жалмен. — Не слышишь — кто-то ходит за дверью? Может, нас подслушивает?

— Там же твоя Ажар.

— Э, осторожность никогда не мешает.

В это время в комнате появилась Ажар, и Серкебай, подавшись к ней, спросил:

— Как там мой боле? Спит?..

— Я ему постелила, он тут же лег. Вроде, уснул.

— Тогда сходи-ка к шеше-верблюдице да приведи дочку, что-то она задержалась.

Когда Ажар скрылась за дверью, головы всех троих сблизились, и Жалмен тихо сказал:

— А вообще-то, насчет Айхан — разве я дал неверный совет? Разве плохо, что она окончила учебу? Жиемурат после этого стал доверять нам еще больше. А главное: если тут организуется колхоз — у нас будет там свой человек.

— Какой еще колхоз? — возмутился суфи Калмен. — Мы не должны этого допустить!