Ночной театр - Викрам Паралкар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Решительно отогнав посторонние мысли, он снова взялся за работу. Столько времени провозился и так мало сделал. Всего-навсего пришил на место верхний край оторванного лоскута сонной артерии и принялся за нижний. Артерия щетинилась стежками. Получилось коряво, не так, как он умел когда-то: нить стянула артерию, обозначила на ней острые грани. Так слесарь-неумеха силой прикручивает друг к другу кривые трубы разного диаметра. Дыру в сонной артерии он не сумел зашить: любая попытка закрыть рану грозила ее, наоборот, расширить.
Лампа дневного света негромко трещала; раньше он этого не замечал. За окном каркала одинокая ворона — крик бессонницы и желания, если обитателей животного мира мучат те же страсти, что и людей. Хирург взглянул на железную петлю под потолком, наклонил шею в одну сторону, потом в другую. Петля уже не походила на глаз: обычный неодушевленный предмет. Никто на него не смотрит — ни с потолка, ни с неба. Мертвых швырнули к его ногам и забыли.
Что он скажет им? Как сообщит, что женщина не выживет?
Лоб щипало от пота; хирург вытер его рукавом, стараясь не дотрагиваться перчатками до нестерильных поверхностей, решил пока оставить сонную артерию и наложить шов на трахею.
— У вас повреждена та часть горла, через которую воздух поступает в легкие. Если оставить все как есть, утром вам будет трудно дышать. Поэтому мне придется проделать отверстие вот тут, пониже. Чтобы вам было легче дышать.
Хирург объяснил, что собирается сделать, со всем воодушевлением, на которое был способен; женщина кивнула под простыней. Неизвестно, поняла ли она хоть слово из сказанного. Впрочем, она согласилась бы с любым его предложением.
Он провел пальцами по коже, прикрывавшей хрящи под гортанью, и выбрал место посередине шеи, чуть выше той точки, где ключицы сочленяются с грудиной. Придется сделать отверстие ниже обычного, да. Нанесшего ей удар убийцу не заботило, будет ли хирургу удобно работать. Доктор аккуратно разрезал кожу, скальпелем и пинцетом развел тонкие обескровленные слои ткани, отодвинул полоски мышц по обе стороны трахеи. Неожиданность — увеличенная щитовидная железа сжимала и прикрывала переднюю часть трахеи. Он взрезал железу, обнажил трахеальные кольца и рассек их. И хотя сейчас можно было не опасаться, что пациентка умрет у него на столе, сердце его по старой привычке гулко ухнуло. Трахеостомической трубки у него не было, но в старых запасах обнаружилась интубационная. Он вставил ее в трахею и принялся сшивать кожу. Конец трубки торчал из горла, и хирург стежок за стежком прикреплял его к коже. Нить скользила по гладкому пластику, некоторые петли провисали. Все-таки интубационная трубка не приспособлена для таких процедур. Он постарался закрепить ее как можно надежнее.
Потом снова принялся за гортань, стал зашивать разрезанные хрящи. Работа медленная, кропотливая: быстрее не получится, как ни пытайся. А ведь еще предстояло зашивать другие вены и артерии. Он брался за них бережно, обнадеживая себя мыслью о том, что главное сделал и теперь доводит до ума второстепенное. Жизнь и смерть женщины зависели от того, уцелеет ли шов на сонной артерии, в этом он даже не сомневался. Он чувствовал себя каменщиком, который промазывает глиной тончайшие трещины в пробитой плотине, словно его усилия каким-то чудом помогут восполнить ущерб от зияющей посередине бреши. Хирург часто моргал, отгоняя сон, один за другим сшивал кровеносные сосуды, какие-то соединял, какие-то перевязывал, оставляя слепые обрубки.
Наконец работа была закончена, оставалось лишь наложить шов на оторванный лоскут сонной артерии. Завязывая последний узел, хирург невольно поежился. Но выбора у него не было: можно, конечно, не зашивать, оставить все как есть, но ни в одном из двух миров этот выбор нельзя было бы назвать лучшим. Дело собственных рук вызывало у него жгучую досаду: куда испарилось былое мастерство? Артерию перекосило. Хирург подумал, что, наполнившись кровью, она сразу же лопнет — или, чего доброго, в ней образуется тромб.
Он соединил разорванные мышцы и ткани. Разрез изначально не отличался аккуратностью, так что пришлось зашивать, как есть, по контуру, начертанному убийцей. Неровные ряды стежков выглядели точно железнодорожная колея, проложенная свихнувшимся инженером, швы пересекались под причудливыми углами. Если артерия порвется, этой штопке нипочем не сдержать напор крови.
Может, хоть мужа ее удастся спасти, чтобы мальчишка не остался один.
Хирург на миг позволил себе мысль, показавшуюся ему самому неприемлемой: наверное, было бы лучше напортачить, и пусть бы все трое погибли. Тогда, по крайней мере, они соединились бы на том свете. И с рассветом все было бы кончено. Мертвые вернулись бы туда, где им и место, живые оплакали бы их и со временем позабыли. А он бы заснул, сомкнул веки и заснул, и мир его погрузился во мрак и тишину. Ведь это так просто: разрез-другой, пара-тройка поврежденных сосудов. Столько народа мрет каждый день, трупом больше, трупом меньше, какая разница? И он еще сделал бы им одолжение, избавив от агонии. В конце концов они были бы ему благодарны, да и, по-хорошему, нечего им тут делать. Этот мир для живых, и мертвецам не следовало в него соваться, отравлять живым дни и ночи, мешать работать и отдыхать. Надо было выгнать их в темноту, уговорить уйти из деревни, обмануть, если уж на то пошло, и пусть бы упали замертво. Тихий безболезненный конец. Между прочим, не всем везет уткнуться в невидимую стену, совлечь с себя кожу и броситься в объятия смерти, которая с радостью примет усопших, чтобы живые и дальше жили, спали, отдыхали.
Страшно даже представить, на какие мысли и дела он, оказывается, способен, чтобы умилостивить демонов усталости.
Операция завершилась. Хирург снял простыню, помог женщине сесть, поддерживая ее затылок, чтобы швы на горле не разошлись. Перебинтовал ей шею, закрепил лейкопластырем трубку для интубации, так что горло выглядело теперь почти вдвое толще, чем прежде. Трубка торчала, точно хобот, прыгала с каждым движением подбородка. Хирург прикрутил к трубке дыхательный мешок, сдавил его, запуская внутрь
