Ночной театр - Викрам Паралкар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хирург забрал у нее стерилизационный барабан, ногой открыл дверь операционной и замер на пороге, спиной к остальным.
— Моя очередь, — сказал учитель жене и сыну, последовал за хирургом, и дверь операционной закрылась за ними.
На скамье под лампой дневного света остались только мать и сын. Аптекарь стояла на другом конце коридора. Лампочка у нее над головой перегорела. Девушка и сама чувствовала себя призраком, вот так затаившись в тени и следя за мертвыми.
Мальчик разглядывал торчащую из маминой шеи трубку.
— Доктор-сагиб сказал, она поможет тебе дышать. Это правда?
— Раз он сказал, значит, правда.
— А почему тебе он поставил трубку, а мне нет?
— Потому что меня ранили в шею. Воздух, которым мы дышим, проходит через горло, вот здесь.
— И у папы будет трубка?
— Не знаю. Вот закончится операция, тогда и увидим.
— То есть ты без трубки не сможешь дышать?
— Сагиб поставил ее на всякий случай.
— Она хорошо держится?
— Наверняка.
Ее ответы, похоже, не убедили сына, он скрестил руки на груди и надул губы.
Аптекарь так крепко прижималась к стене, что у нее заныли плечи. Автоклав за ее спиной не посвистывал, как обычно, а шуршал. Может, она неплотно закрыла крышку? Девушка послюнила палец, дотронулась до автоклава, и ее как током ударило: он оказался раскаленным.
Аптекарь подавила крик, рвавшийся из груди, и так сильно сжала кулак, что обожженный палец онемел. Из глаз у нее брызнули слезы.
Ребенок что-то говорил: мертвецы так ее и не заметили. Аптекарь прислушалась, не обращая больше внимания на ожог.
— Ай[9], я хочу снова почувствовать вкус еды, — мальчик приник к матери.
— Да, — у женщины осекся голос. — Я и сама хочу тебя накормить. Когда мы все выздоровеем, я приготовлю тебе лучшее блюдо.
— Ты приготовишь мне барашка?
— Да, сыночек, приготовлю. Как ты любишь — острого, в кокосовом молоке.
— И солкадхи[10] сделаешь?
— Конечно, сделаю. Кислый-прекислый, как ты любишь.
— И манго будем есть?
— Да, свежие манго. Ты наешься ими до отвала и заснешь прямо за столом, а я вымою тебе рот и руки и отнесу тебя в кровать.
Женщина обняла сына и уставилась вдаль, в открытые настежь двери лечебницы. Казалось, она молится то ли богу, то ли звездам.
Мальчик положил голову на ее округлившийся живот.
— А вдруг мы оживем и снова умрем?
— Почему ты об этом спрашиваешь, сынок? — Она вынула веточку, застрявшую у него в волосах.
— Вдруг на нас снова нападут и мы опять умрем?
— Не нападут, я обещаю. Те люди были плохие, но они сейчас далеко.
— А если в этой деревне тоже живут плохие люди? Вдруг они не захотят, чтобы мы здесь жили.
— Не говори так, сынок. Не все люди плохие. В основном они добрые, стараются помогать другим, даже незнакомым.
— Но ведь есть и плохие. Как мы узнаем, кто плохой, кто хороший?
— Бог позаботится о нас. Он защитит нас.
— А ангел тоже нас защитит?
— Обязательно. Папа ему очень верит.
Женщина перевела взгляд с личика сына на деревню у подножия холма.
— Это, кажется, школа, — сказала она. — Там ты будешь учиться, а папа работать.
— Мы не вернемся домой?
— Ты же знаешь, нам запрещено уезжать из этой деревни. Подрастешь, поймешь, а пока поверь нам с отцом на слово. Выходить за пределы деревни нельзя ни в коем случае, ни на секунду. Даже если увидишь гору золота и бриллиантов.
— Но где же мы будем жить?
— Сагиб добрый человек, он нам поможет. Да и сельчане нас не оставят. Конечно, нам будет непросто, ведь денег у нас нет, на первых порах придется жить чужой милостью. Но ты уже большой мальчик и не станешь капризничать, если не получишь всего, что хочешь. Когда-нибудь у нас будет свой дом. Вот здесь, у подножия холма.
— А это храм? — мальчик указал в темноту; со своего места аптекарь разглядела в лунном свете трепещущий над храмом флаг. У мальчика зоркий глаз.
— Наверное. Похоже на то, — ответила мать. — Каждое утро мы будем ходить туда молиться. Сплетем венки из твоих любимых белых цветов. Интересно, какие там статуи. Хорошо бы каменные: железные мне не очень-то нравятся…
Мальчик вскочил, подошел к матери, прильнул сперва лбом к ее лбу, потом левой щекой к ее правой щеке:
— Я буду за тобой ухаживать, ай. Я понимаю, тебе больно, но я буду за тобой ухаживать.
Мама взяла его лицо в ладони.
— Знаю, миленький, знаю, — с этими словами она прижала сына к груди.
Наблюдавшая за этой сценой аптекарь заметила в лице женщины нечто странное, неестественное, хотя сперва и не поняла, что именно. Тут по ее собственной щеке скатилась капля, и девушка догадалась: глаза несчастной были сухими, как пергамент. Они оставались сухими, пока женщина укачивала сынишку, хотя грудь ее сотрясали рыдания. И аптекарь позволила себе расплакаться, дать волю слезам, которые покойница и рада была бы пролить, да не могла, поскольку мертвые лишены не только крови, но и слез.
Одиннадцать
Даже в операционной за закрытой дверью учитель не задал вопрос: «Она будет жить?», так что хирургу не пришлось отвечать: «Не думаю». Мертвец снял рубашку, уселся на операционный стол, хирург вставил в уши стетоскоп.
С правой стороны грудной клетки, в том месте, где виднелась рана, легкое не наполнялось воздухом. Хирург пальцами постучал мужчину по груди; звук был глухой, как будто он постучал по камню.
— У вас кровоизлияние в грудной полости. Какой длины было лезвие?
Учитель развел большой и указательный палец дюймов на шесть. Хирург перевел взгляд на рану, и мертвец тут же поднес вытянутые пальцы к груди. Большой палец касался разреза со стороны ребра, указательный уперся в грудину. Если нож с таким длинным лезвием всадили по рукоятку, могли задеть любые органы. Хирург почесал щетинистый подбородок, потер вспухший на скуле желвак.
Он велел учителю лечь на бок, спиной к нему, и заложить правую руку за голову. Взял бритву, которую оставил на полке. К ней прилипли длинные тонкие пряди волос с затылка женщины. Хирург разобрал бритву, вымыл, вставил новое лезвие и аккуратно побрил мужчине подмышку и правую часть грудной клетки, оставив вокруг раны широкую безволосую полосу. Потом смазал кожу йодом, прикрыл пространство сверху и снизу от раны простыней, оставив лишь сам разрез.
— Задержите дыхание.
