Ночной театр - Викрам Паралкар

— Старайтесь как можно меньше двигаться. Я наложил швы, чтобы закрепить трубку; выпасть она не должна, но все равно будьте осторожны. От нее зависит, будете ли вы дышать.

Хирург принялся собирать и вытирать инструменты, лишь бы не встречаться взглядом с женщиной, которая после его слов не двинулась с места. Он чистил подносы, она же сидела так смирно, что дольше отмалчиваться было для него немыслимо. А поскольку предугадать, как станут развиваться события, и обнадежить пациентку было невозможно, сказал лишь:

— Операция закончена. Идите. Я сделал что мог.

Лицо ее окаменело.

— Я не боюсь смерти, доктор-сагиб, — ответила женщина. — Только спасите моего сына и еще нерожденного ребенка.

Хирургу показалось, что стены операционной, изжелта-серые в призрачном свете, вот-вот его задавят. Усилием воли он отогнал приступ клаустрофобии: хотелось света, воздуха, дуновения ветерка, но все это было не в его власти — впрочем, как и остальное. Он помог женщине спуститься с операционного стола.

Десять

Аптекарь выстирала простыни, вымыла инструменты после мальчика и сунула в барабан автоклава. Закрутила винты на крышке, нажала выключатель на стене — загорелась красная лампочка. Датчик температуры сломался, стрелка застыла на пятидесяти градусах, и аптекарь, послюнив кончик пальца, несколько раз потрогала барабан, чтобы проверить, нагревается ли. Наконец из барабана с шипением повалил пар, и она вытерла палец о платье.

Больше ей делать было нечего. Сагиб велел ей пойти отдохнуть, пока он будет оперировать мать мальчика. Аптекарь ушла в дальнюю комнату, затворила дверь, подумав, заперла задвижку, но осторожно, чтобы не услышали мертвецы.

В комнате стояли две койки — простые железные рамы с проржавелой сеткой и слежавшимися матрасами. Простыни протерлись до дыр. Аптекарь поискала в шкафу белье поновее, но все оно было ветхое. Тогда она выбрала простыню, которая казалась чище других, застелила матрас. Вытащила одеяло снизу из стопки в шкафу. Оно было довольно-таки шершавое и пахло нафталином, но аптекарю не раз доводилось отстирывать их от всех мыслимых человеческих выделений, и она знала, что это — самое чистое.

Она легла на койку. Рама громко скрипнула в тишине, и аптекарь испугалась, что железная сетка того и гляди порвется. Девушка закрыла глаза, стала дышать медленно и глубоко, чтобы скорее заснуть. Но время шло, а ей все не спалось: наверное, из-за ветра и луны, подумала она, приподнялась на локте, захлопнула окно, закрыла ставни и спрятала голову под одеяло.

Все тело болело. Аптекарь ворочалась с боку на бок, чувствуя каждый бугорок в матрасе. Колесики в голове и не думали останавливаться. Чем крепче девушка зажмуривала глаза, тем больше ей казалось, будто она выжимает из них сон; мешал и запах нафталина, исходивший от одеяла. В конце концов она сдалась, откинула одеяло и уставилась на стену в изножье кровати.

Там висел календарь с изображением богини Дурги над днями месяца. Когда аптекарь только-только начинала работать в лечебнице, она подумывала попросить мужа прибить к этой стенке полочку, расставить на ней статуэтки Ганеши и маленького Кришны, повесить изображение Витхобы и, может, Саи Бабы. Но сагиба раздражало малейшее упоминание о религии, и девушка отказалась от этой затеи. Однако отсутствие в лечебнице богов ее беспокоило: ей казалось, что там, куда людей сгоняет страх смерти, обязательно должен быть источник надежды. И в один прекрасный день, когда она ходила по местному рынку, ее осенило: нужно купить календарь с изображением различных божеств на каждый месяц. Двенадцать богов по цене одного. Да и сагиб не сможет против этого возразить.

Она села в изножье кровати и, приблизив лицо к самому календарю, уставилась на изображение Дурги. Даже в темноте можно было разглядеть десять рук богини с оружием в каждой, ее большие глаза и льва, на котором она восседала. Копье богини вонзилось в живот корчившегося у ее ног демона, кровь его хлынула льву на лапы. Жестокая картина, но лицо богини излучало умиротворение: казалось, она и не замечает свою жертву. Наверное, таковы все боги: они вершат кровавую расправу, сохраняя абсолютное спокойствие.

Календарь висел неровно на гвозде. Аптекарь выпрямилась, огляделась. Сквозь дыру в двери, где некогда была ручка, сочился свет. Девушке еще не доводилось видеть дверь вот так, когда в палате темно, а в коридоре горит свет. Она встала с койки, прокралась к двери и осторожно выглянула в дырку, стараясь, чтобы мертвые ее не заметили.

Мальчик сидел на скамье, привалившись к отцовскому плечу. На колене у ребенка, чуть ниже края шортов, виднелся шрам — давний, заживший, не то что раны, с которыми семейство пришло к сагибу. Отец укачивал сына, мурлыкал себе под нос мотив колыбельной, иногда произносил вслух слово-другое. Зачем ему колыбельная, ведь мертвые не спят? Может, так они проводили время на той загробной равнине — укачивали друг друга, напевая, не в силах заснуть, но не в силах и перестать мечтать о сне?

Аптекарь встала с койки, снова посмотрела на календарь, сложила ладони перед губами, пробормотала короткую молитву, после чего отодвинула засов и толкнула дверь. Мужчина замолчал. Мальчик убрал голову с отцовского плеча и выпрямился, словно боялся, что ему скажут: ты ведешь себя как ребенок. Девушка покосилась на них и тут же отвернулась, заметив, что они тоже смотрят на нее. За все то время, что мертвецы провели в лечебнице, она не сумела заставить себя сказать им хоть слово. Когда заявился пьянчужка, она лишь отчаянно замахала руками, прогоняя их в дальнюю комнату.

Она юркнула в аптеку, пробираясь ощупью в темноте и стараясь не задеть пустые коробки, которыми сдуру загромоздила полки. Одна стопка чуть не рухнула, но аптекарь успела ее подхватить. Сердце у нее колотилось. Она кралась по комнате, ощупывая ногой пол, и остановилась, уткнувшись в каменное возвышение. Глаза ее уже привыкли к темноте; девушка взяла в руки стоявшую на камне плитку и легонько ее встряхнула. Керосина внутри еще оставалось достаточно. Аптекарь открыла стоявшую у стены бутылочку со спиртом, принялась дрожащей рукой наливать его в емкость под горелкой и немного разлила. Первая спичка сломалась в ее пальцах, вторая и третья никак не желали загораться; с четвертой спички аптекарю удалось поджечь спирт. В горелке под почерневшим медным кольцом вспыхнул огонек; девушка подкачала чуть-чуть керосину. Наконец керосин нагрелся достаточно, вспыхнул, и над плиткой взметнулись язычки синего пламени.

Горелка негромко гудела; аптекарь сидела, смотрела на кольцо огня. В темноте казалось, будто оно висит в воздухе.