Ночной театр - Викрам Паралкар

Аптекарь еще убирала в операционной; хирург вышел на крыльцо, посмотрел, нет ли новых непрошеных гостей. «Что бы ты ни сделал, хуже уже не станет, учитывая, какие у женщины раны», — уговаривал он себя. Ни дать ни взять, аптекарь с ее фатализмом. Так и подмывало вслед за ней сказать, мол, будь что будет… или как бишь она выразилась. Утешиться афоризмом о бесконечном круговороте жизни.

— Операция продлится несколько часов, — не оборачиваясь, сообщил он мертвецам. — Наберитесь терпения. — Он в последний раз окинул взглядом взгорок, но никто не шел — ни пьянчужка, ни муж аптекаря.

Очутившись наконец в операционной, хирург с удивлением осознал еще один аспект физиологии необычных своих пациентов — разумеется, если слово «физиология» вообще применимо к трупам. Перед операцией он прослушал грудь мальчика стетоскопом, скорее по привычке, нежели с определенной целью, — да и что бы он сделал, если бы обнаружил какие-то аномалии? Вся эта ситуация — одна сплошная аномалия. Сердце у мальчика не билось: неудивительно, учитывая, что и кровь не текла по венам. Хирург даже удивился бы, услышав привычный стук. Однако же мальчик дышал: грудь его поднималась и опускалась. Стетоскоп подтвердил, что в дыхательные пути пациента входит и выходит воздух. Но к чему дыхание, если нет нужды насыщать кровь кислородом? Очевидного ответа на этот вопрос не было, а поскольку мальчика ранили только в живот, хирург сосредоточился на операции, отогнав ненужные мысли.

Но в случае с женщиной, учитывая природу и расположение ее травм, он поневоле задумался о том, как именно она дышит. Судя по разрезам на гортани, скорее всего, задеты голосовые связки. Воздух наверняка поступает в образовавшееся отверстие: внутренняя и внешняя части глотки сообщаются напрямую. Как же она при таком ранении умудряется говорить?

Эти рассуждения привели его к неожиданному открытию — феномену не менее поразительному, чем молчание ее сердца. Звук рождался не в гортани, а в заднем отделе ее ротовой полости, где-то за миндалинами, — сам собой, из ниоткуда. Хирург понятия не имел, как это происходит. Получается, для того, чтобы говорить, женщине не требовались ни легкие, ни гортань, и хотя слова ее согласовывались с дыханием, но, похоже, совершенно от него не зависели. Он пришел к выводу, что она практически без усилий способна преодолеть врожденные телесные привычки и говорить, не умолкая, как на выдохе, так и на вдохе. И даже, что самое удивительное, задержав дыхание.

Анатомия мертвецов вызывала у него недоумение. Одни органы у них работали, другие нет, и все равно пришельцы выглядели как живые. Если бы его старенький электрокардиограф не сгорел после очередного скачка напряжения, он бы исследовал их грудные клетки. Что за кривую нарисовал бы аппарат? Зубцы и волны? Ровные линии? А может, что-то совершенно иное? Узоры, буквы, послания каким-нибудь древним нечитаемым шифром. Уравнения, заключающие в себе сокровенные тайны смерти. Он бы ни на секунду не выключал аппарат, увешал бы электрокардиограммами все стены. И много лет, если не десятилетий, спустя, когда ум его ослабеет и память станет подводить, вернулся бы к хроникам этого вечера, устилавшим комнату от пола до потолка. Может, тогда пережитое прояснилось бы.

Отсутствие связи между голосом и дыхательным горлом пациентки решало для него чисто практическую задачу. Он опасался, что после операции женщина не сможет говорить. Даже подумывал сообщить об этом — предложить ей сказать мужу и сыну все, что хочет, пока еще в состоянии говорить. Но теперь этот страх показался ему неоправданным. Что бы он ни сделал, говорить она все равно сможет. По крайней мере, до рассвета.

Однако же оттого, что он это понял, открывшееся его глазам зрелище не стало менее диким. Хирург скрипнул зубами, поджал губы и, стараясь ничем не выдать своих чувств, начал осмотр. Мочки у женщины были порваны, руки в ссадинах, с запястий содрана кожа. Грабители обобрали ее до нитки, сорвали серьги и браслеты, но рана на шее… Тот, кто перерезал женщине горло, жаждал не только денег. Его возбуждало насилие, пьянила сама возможность вонзить лезвие в плоть. Это не просто ограбление с непредумышленным убийством.

До этой ночи хирург легко и непринужденно заполнял паузы на приемах шутливой болтовней, подтрунивал над пациентами, распекал за легкомыслие; сейчас от этого навыка ему не было никакого толку. Приходившие на ум слова утешения не имели ни веса, ни смысла. Перед такими травмами любые речи казались кощунством. Краем глаза он видел ее огромный живот. И об этом тоже не хотелось говорить. Она-то сама, разумеется, ни на минуту не забывала о своей беременности, но к чему сейчас напоминать пациентке, что жизнь еще одного существа тоже висит на волоске?

Много лет назад, когда он работал в кабинете судебно-медицинской экспертизы, ему поручили вскрывать беременную молодую женщину, которая повесилась, узнав, что муж зачастил в бордель. До родов оставались считаные недели; в предсмертной записке женщина объяснила, что не может смириться с несправедливостью этой жизни и забирает дитя с собой. И действительно, на столе у судмедэксперта лежало худенькое тело с непомерно раздувшимся животом. Согласно стандартному протоколу вскрытия, хирургу предстояло вырезать из нее холодный неподвижный плод, который не знал жизни вне утробы и уже никогда не узнает.

А позже в тот день к нему в дверь постучали неожиданные посетители.

— Доктор-сагиб.

Подняв глаза от бумаг, он, тогда еще совсем юноша, увидел двух подслеповатых стариков.

— Вы сегодня вскрывали девушку… мы ее родители.

— Морг налево. Вам нужно будет подписать кое-какие документы, и сможете забрать тело для похорон. Это недолго, — небрежно ответил он, надеясь, что рутина хоть немного поможет им пережить бессмысленность смерти. Что скорбящие забудутся в хлопотах о похоронах. «Вторая дверь налево. Подпишите здесь, здесь и вот здесь, и этот бланк тоже. Вот адрес крематория».

Но от этих стариков, похоже, так просто было не отделаться. Они стояли и чего-то ждали.

Тогда он снял очки, положил на стол, и этот банальный жест помог ему выразить банальные соболезнования.

— Ужасно, что так вышло. Ужасно, что вам выпало такое испытание. Примите мои соболезнования.

— Она правда покончила с собой? — спросила мать.

У него пересохло в горле. Он заметил, что на полу за посетителями стоят два выцветших потрепанных баула. Наверное, старики только что приехали из какой-нибудь глухой деревни на первом же автобусе, который шел в город. Несколько часов тряслись в давке среди незнакомцев, которые и не подозревали, что у этих двоих жизнь разбилась вдребезги. Скорее всего, с вокзала они поехали сразу в морг и очутились в