Жажда приключений - Андрей Андреевич Храбрый
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Хорошо здесь, – признаюсь я. – Рядом с тобой хорошо.
Вместо слов она подсаживается ко мне. Плечо к плечу. Кожа ее холодна и тонка. Между нашими лицами какие-то сантиметры. Я чувствую ее губы, с которых не стерся вкус сладкой ванили…
– Ты мог бы каждый день любить меня…
– Мог бы…
– Не отвечай, – перебивает она, – просто слушай и думай, что оно так и есть… – После небольшой паузы она вновь возвращается к начальным мыслям. – Ты мог бы каждый день целовать меня, водить по набережным, рассказывая о своих историях и героях, мог бы каждый вечер читать мне на ночь собственные рассказы и каждую ночь, обнимая меня, засыпать со мной. И я хочу, чтобы ты сегодня вечером что-нибудь почитал мне. Обещаешь озвучить хотя бы один отрывок?
– Обещаю. Мы заедем ко мне, и я… Я по пути выберу самое лучше. Я помню каждый свой роман и рассказ.
– Вот и славно. Тебе нравится, когда я называю тебя писателем?
– Нравится.
– А мне нравится, что ты именно писатель, а не художник, артист или кто-нибудь другой.
Она прильнула щекой к моему плечу, закрыла глаза, словно погрузившись в сон… Я чувствую, как она дышит, как воздух наполняет ее тело, улавливаю кожей колебания ее грудной клетки, вихри крови – самой жизни, сейчас она жива, именно сейчас, – в сосудах… Буквально пару мгновений спустя, открыла, вспомнив о недоеденном торте.
– Впрочем, – деля на маленькие кусочки торт, рассуждает она, – зря мы чай не заказали. Ты не хочешь пить?
– Не особо.
– Странно. Коктейль такой сладкий.
– По-моему, – вспоминаю я, – дети тоже могут наесться сладким и не хотеть после пить.
– Значит, мы с тобой дети? – Смеется она.
– Можем ими побыть, только недолго, а то не сочетается оно с писательством…
– Детям часто бывает скучно, – поджав нижнюю губу, замечает она.
– Это если друзей рядом нет.
– Иногда и с друзьями бывает скучно.
– Тогда это что-то вроде перенасыщенности. Она присуща всему, и она же есть норма, без нее невозможно жить. Все равно что машина без тормозов.
Официант мягко кладет чекбук на стол и отчаливает прочь. Арина, по какой-то своей причине не позволяя мне платить, вкладывает купюру и прячет небольшой кошелек, какой сшит не для огромных и даже не для достойных зарплат, в маленькую черную сумочку.
– Вот, – вздыхая, поднимается она, когда официант уже приносит сдачу, – пора двигаться дальше. Прощаться с этим кафе…
Мы выходим на улицу. Свежо и прохладно, замерзнуть – раз плюнуть.
– В отель я приехала на метро, так что… Видела подземный город. Давай поедем на такси? Я хочу выглядывать в окно и любоваться городом.
Я не возражаю и вызываю такси. Машина должна подъехать в течение десяти минут. Мы стоим, зажатые между двумя посеревшими от сумеречной темени домами. Где-то на конце переулка, ближе к Невскому проспекту, блуждающий музыкант льет игру струн. Туда-сюда бродит множество людей, и они блуждают, как будто не зная, какому делу предаться, они как свободные бабочки, порхающие в безветренную погоду, наслаждающиеся рассечением пространства, но и мы точно такие же мотыльки, только запутавшиеся в смысле жизни…
Сейчас нам никуда не деться: сейчас мы в оковах ожидания, ждем, когда настанет момент, и только… Арина сжимается, но стойко сдерживает дрожь, сжимая кулаки до белизны кожи… Я осторожно притягиваю девушку к себе – ее открытые плечи холодны, а мне не поделиться с ней одеждой, я могу греть ее лишь собственным теплом, не забывая о рамках приличия… Но зачем они, когда другой страдает?
– Лучше всего обратно спуститься в кафе.
– Ерунда, – отнекивается она. – Не замерзну, а возвращаться не хочу, иначе все первое впечатление испорчу.
– Тогда грейся об меня. Не отпускай меня, пока не приедет машина. И думай о тепле.
– То есть о костре?
– Можно и о нем, но лучше… Лучше о самых теплых воспоминаниях. Они ведь, пробирая до дрожи, согревают лучше горячего чая, кофе и одеяла, ведь так?
Закусив губу, она мотает головой:
– Воспоминания в прошлом, так что бодаться с чаем, кофе и одеялом у них нет шансов, но писатели…
Я чувствую ее улыбку, и мне самому становится смешно от самого себя: инфантильный мальчишка, представляющий себя писателем и думающий, будто… Может, оно и выглядит все по-детски, мысленно оправдываюсь я, но что до того, если, возможно, это лучший период в жизни?
Наконец подъезжает машина – мы размещаемся на заднем сиденье. Облокотившись об меня, Арина смотрит в окно, выглядывает каждый кусочек Петербурга и молчит. Я улавливаю шелест ее сладких духов и поднимающийся аромат с волос. Шелковые пряди касаются моих то щек, то губ, и меня так и тянет запутаться в ее каштановых волосах. Мы томительно стоим на светофорах в ожидании движения, томительно, потому что развлечься не можем, потому что не ведем разговор, потому что тратим время впустую…
По приезду я расплачиваюсь с водителем, желаю ему всего наилучшего и захлопываю дверь. Мы недалеко от метро «Проспект Просвещения», почти что северный край города, тут ни достопримечательностей, ни изящества. Бытовой район, с бытовой атмосферой: серые девятиэтажки, кое-где еще зеленые скверы и парки, потихоньку готовящиеся к зиме… Я торопливо веду ее к дому, открываю невзрачную коричневую дверь с облезлой краской, впускаю в темную парадную, где держится непонятный затхлый запах и дым сигарет. Здесь ее духи совсем не слышны…
– Уютно у тебя, – с порога, еще не успев скинуть обувь, заключает она.
Две комнаты, которые обустраивал и продолжаю обустраивать несколько лет, придерживаясь винтажного стиля. Я сухо пожимаю плечами, сейчас даже плевать на собственное бытие, как будто оно мне не принадлежит вовсе, как будто оно чужое, постороннего…
– А чем еще заниматься? Обустраивайся и плыви по течению времени. Вот и вся невеселая жизнь.
– Так много кофейных цветов. Они именно для писателей и созданы, да? – Я улыбаюсь и опять пожимаю плечами, провожая ее под локоть, как самое ценное сокровище, в ванную. – Укрылся себе в тишине, попиваешь кофе и витаешь над искусством. Потрясающе, так ведь?
– Комфортно.
Журчит теплая вода. Мы вместе моем руки, как малые дети, но на сей раз не плескаемся и не балуемся, а синхронно трем кожу мылом.
– Нет, ты должен, – сведя брови, тихо затвердила она, не отрываясь от одной точки перед собой, – быть влюбленными в собственное дело и в обстановку, в какой оно куется.
– Тогда я влюблен.
– В твоей квартире, правда, волшебная атмосфера. И не перечь. Я могу, – тихо признается она, – только позавидовать, но по-хорошему.
– Так оставайся со мной.
Сначала был у нее такой вид, слов вонзили ей нож в позвоночник. Шок, от какого волосы не просто встают дыбом, а обращаются в гремучих змей… Не зная, что ответить, челюсть ее
