Жажда приключений - Андрей Андреевич Храбрый

Я паркую машину недалеко от гостиницы. В почти что половину девятого улицы оживлены. Мы поднимаемся в номер, как-то машинально, словно ведут нас, поторапливая, под руку, а не сами мы идем. Я ничего не соображаю – мысли разлетаются во все стороны, как бильярдные шары.

– Нам надо успеть, – затвердила она как только захлопнулась дверь, – надо успеть.

Что успеть? – Так и подмывает спросить. Что же она рассчитывает успеть, что же она еще хочет урвать? Какое чудо увидеть, какой страстью насытится?

– Но всего так мало. Слишком мало… – И она заплакала, упав на кровать, уткнувшись лицом в подушку.

Я сажусь на край кровати. Из глаз моих вырываются слезы. Дождевые тучи заслонили зрачки и обрушили шквал ливня. Она лежит на животе и громко рыдает, как ребенок, которого запугали предстоящей разлукой с родителями и детством. Плач устрашающе отзывается эхом в четырех стенах, этот шум запросто бы потягался бы с раскатами грома или… От растерянности я не знаю, что делать, боюсь прикоснуться к ней… Все мои мысли уходят куда-то в неведомую даль. Только бы быть рядом с ней, думаю я… Сплошное утешение от необходимости, от невозможности по-настоящему утешить, от невозможности быть рядом, когда телесно друг возле друга, но ментально разделяют огромные разломы и лесные массивы, которые мне ни за что не преодолеть. Мои слова не окажут на нее никакого эффекта или только больше разочаруют, нежели помогут. Разочаровать куда проще, чем кажется, достаточно вякнуть нечто обыденное, когда у человека от этой обыденности рушится целый мир…

И вот я сижу напротив девушки, которая мне совсем не безразлична и которая, подчиняясь собственно выдуманному принципу, уже через пару часов исчезнет из моей жизни. И я бессилен. Еще никогда я не был настолько немощен. Или был? Что было, то было, теперь-то что с этого, как звучит в одной песне… Прошлое не волнует, потому что оно – факт, вот и относись к нему как хочешь, но трогать оно ни при каком раскладе не вздумает. Вот и кажется, будто ничего более волнующего, чем сиюсекундная катастрофа, раньше не было. Только к чему вся эта философия сейчас, если спасения в ней нет?

– Всегда ведь помнишь, – сквозь слезы выдавливает она, – что это не навсегда, что однажды заканчиваются возможности и желания.

Я ложусь возле нее – глаза в глаза – и, боясь, шепчу:

– Почему же тебе не остаться со мной?

– Не надо, не спрашивай больше. Потому что так надо, потому что иначе нельзя…

Потому что принцип, – додумываю я.

– Почему же я не могу уехать с тобой?

– Потому что ты писатель, – после небольшой паузы выдает она, растерев заплаканные глаза. – Потому что со мной ты загнешься от тоски и погубишь свой дар.

– Но ты ведь свободная птица…

Она не дает договорить. Прикладывает теплый указательный палец к моим губам. Перебивает:

– Да, свободная птица, вырвавшаяся из клетки и пару дней спустя опять попавшаяся в ту же самую клетку.

Смахнув слезы с щек, она неуверенно поднимается на шаткие ноги. Заплаканное лицо… Неужели с такими красными пятнами она выйдет хоть куда-нибудь из номера…

– Вот и все. Пора возвращаться. Сейчас ты выйдешь из номера и уедешь на машине домой, а я… А соберу вещи, сдам номер, поеду на такси в аэропорт…

– Я могу отвезти тебя, – боязливо шепчу я.

– Не провожай меня, не надо…

– Почему? Места себе не найду, если…

Прижавшись ко мне, Арина молчит. Сердце обливается кровью – я не знаю, как на нее смотреть. Но все уже решено, и решения те не изменить ни мольбами, ни угрозами. Она подчиниться принципу, и на этом все. Точка. Дрожащим голосом я задаю последний вопрос:

– Так значит, мы больше никогда…

Она медленно мотает головой, но вслух ничего не произносит: она и так на пороге рыданий. И ей даже хуже, чем мне, ведь она утрачивает целую жизнь, тянувшуюся всего лишь три дня, когда я – только лишь кусочек жизни…

Целует. Теплые, мягкие, мокрые губы, солоноватые от слез. Я ловлю себя на горькой мысли, в которую все еще отказываюсь верить, ведь она рядом: я вижу и чувствую ее…

– Иди, пожалуйста, иди.

Она провожает меня до двери. Я застываю, положив руку на дверную ручку. По щеке Арины ползут слезы, разбивающиеся в конечном итоге о светлый паркет.

Она еще раз целует меня, потом крепко обнимает, сдавливая ребра, потом отпускает. Сжимает кулачки, как будто укрощая порывы эмоций или бурю в груди. Ее голос дрожит, а ее красивые черты покрылись краснотой и тенью печали.

– Ну все… Теперь точно иди.

Я открываю дверь и выхожу так, как будто меня выволакивают невидимые охранники силком. Я проплываю немой тенью по коридору, спускаюсь, цепляясь в перила, по лестнице, в зале портье скучает за стойкой – видна одна его светлая макушка. Выхожу на улицу и, пройдя несколько шагов, оглядываюсь с замыслом рассмотреть эту чудесную гостиницу, в какой остановилась эта чудесная девушка со столь непонятной и тяжелой жизнью, но решившая и сумевшая за несколько дней прокутить все человеческие радости… Дом как дом. Старый фонд. Дом с ничем не примечательными окнами, со стенами беловатого цвета… А дома ведь должен остаться на кровати ее аромат… Чтобы память о ней никогда не погасла, решаю я, я напишу о ней небольшую историю в надежде, что когда-нибудь она прочитает ее, чтобы…