Жажда приключений - Андрей Андреевич Храбрый

– Почему?

Она смотрит на меня так, словно я нечаянно-намеренно оскорбил величественную королеву, какая грозным видом нагоняет страх на подданных, и я тут же спешу оправдаться робким голосом:

– В школе с классом так часто туда ходил, что в конце концов пересытился. Помню, с каждой новой экскурсии я сопротивлялся все больше и больше.

– Старая история. Просто достопримечательности, угодившие в эту историю, лицемерно воротят душу. Почему лицемерно? Потому что люди постоянно притворяются, чтобы не пасть в чужих глазах. Индивидуальность и правдивое мнение ведь слишком дорогие удовольствия, так?

– Вероятнее всего.

– Наше кафе на Кирпичном переулке, я уже посмотрела, – вдруг победоносно дергает меня за руку она. – Это недалеко от Адмиралтейской, но перед этим мы еще нагуляем аппетит, согласен?

Мы болтались по Петербургу, как в школьные годы, тыкали пальцами в витрины то с платьями, то с различным антиквариатом, то с винтажной мебелью… И радовались каждой мелочи, каждому пустяку, смеялись в лица прохожим, вместе восхищались, когда находили искусство в сочетании деревьев и фасадов домов. Мы бродили, пока около семи вечера не почувствовали первое завывание голода. Солнце уже склонялось к закату, и лучи покрывали оранжевым крыши домов, отражались в окнах. Я любил провожать закаты на улице, гуляя по парку или на скамейке, когда постепенно тебя покрывала тень, а сегодняшний закат… Вместе с ним утекала, как вода из ладоней, сама Арина. Я буквально чувствовал, как она с каждой минут все отдаляется и отдаляется, но чувство то намеренно блокировал, чтобы не нагнать на себя раньше положенного депрессивное состояние.

– Что ж, будем надеяться, что коктейли тут просто чудесные, – добродушно лепечет она, подскакивая к двери с виду не шибко-то примечательного кафе. Взглянув на вывеску, и не поверишь, что в пределах этих стен готовят огромные и красивые, словно нарисованные художником, молочные коктейли.

Мы спускаемся вниз. Здесь, не в ярком зале кафе, тепло, но не душно, большинство столиков пустует, на каждой столешнице по небольшому тусклому светильнику, стены деревянные, стула ни одного, вместо них – замшевые кресла и диваны. Общественный уют выглядит так. Мы занимаем столик возле стены где-то в середине зала. Официант приносит меню, и мы уже точно знаем, что хотим.

– Вот этот. С клубникой. Тебе нравится клубника?

– Нравится, – хотя в сущности мне уже давно безразлично на вкус ягод, но не сегодня… Вчера, сегодня и завтра я словно в далеком юношестве, во временах, когда радует все, когда вкусы приобретают особую яркость…

– Но ты возьми что-нибудь другое…

– Чтобы побольше всего сразу распробовать? – Договариваю я за нее, и она скромно, виновато улыбается.

– Ага, это же отличная идея!

Где-то с четверть часа на нашем столике появляются огромные бокалы, заполненные ванильным мороженным вперемешку с мармеладом и ягодами, а верхушку мороженного покрывают кусочки торта и рожки.

– Ну-ка, попробуй, – с задором щебечет Арина. – Сегодня я на всю жизнь вперед объемся сладким.

Мы обмениваемся бокалами и пробуем. Арина вся сияет, она как свалившаяся с черных небес разбрасывающая во все стороны яркие проекции лучей звезда. Ее радость легка, как вольный ветер, и практически беспричинна, естественна и проста…

– Как жаль, – замечает она, ковыряя мороженное, – что приходится торопиться, чтобы скорее с мороженным расправиться.

– Это еще почему? – Сразу не догадываюсь я.

– Ну как же, оно ведь тает, – и она по-матерински добродушно улыбается моей недогадливости. – Так что торт лучше оставить на потом.

Перевернутый кусочек ее торта лежит на блюдце. Я со стороны наблюдаю за тем, с каким наслаждением и восхищением она пробует мороженное, как будто с каждой новой ложкой пробует эту сладость вновь в первый раз. А что, вдруг одолевает меня глупая мысль, если там, откуда она родом, где из верности несуразному принципу решила пройти жизненный путь до конца, единственные сладости – это домашнее печенье, выпечка, ириски и изредка завозной молочный шоколад? Что, если она живет среди такой серости, где даже сладости – непозволительная роскошь? Но она ничего не расскажет, сколько бы я не спрашивал, потому и остается довольствоваться догадками…

Я удивляюсь тому, что даже в тех нечеловечных рабовладельческих условиях, в которых она застряла и которым до безумства верна, рождаются настолько красивые люди… И как же жаль, что она обречена однажды погаснуть где-нибудь среди то ли нищеты, то ли адовой работы. Как жаль, что она, созданная для восхищений, обречена корячиться и плакать от жестокости жизни, ненавидеть жизнь и думать по вечерам, после работы, глубокой ночью, думать о том, как бы с ней расстаться…

Ее тонкие линии лица… Прямой изящный носик, тонкие губы, правильные черты, вьющиеся волосы с челкой на лбу, ее детские манеры, а ведь она уже достаточно взрослая, но все еще мечтает о простом и незначительном, радуется мелочам и любит позабавиться. Не это ли счастье? Здесь, в Петербурге, где она свободна, как птица в небе, счастье, но там… Там она о том как будто вовсе не знает.

– Вам все понравилось? – Учтиво подкрался к нам официант.

– Еще бы! – Выплескивает Арина, едва не подпрыгнув. Кусок торта она еще не доела, хотя в кафе мы уже почти что час.

– Сладко, правда? Или недостаточно? Может, еще по кусочку?

– Мы и так объелись. Правда ведь? – Она смотрит на меня простодушными глазами и не понимает, к своему счастью, что официант тот только и пытается показаться перед нами, чтобы повысить шансы на чаевые.

– А как насчет чая? У нас и холодный найдется, – щелкая языком, не отступает тот.

– Спасибо, мы ничего больше не хотим, правда, милый?

Она смотрит на меня так, что сразу становится ясно: официант для нее вовсе не существует, как и весь мир. В эту секунду, в эту минуту, она любит меня с ног до головы, и она не отдаст это мгновение никому и ничему, не променяет его ни на что, даже на самое заманчивое. Любит, и все на том, однако не признается: философию любви вести некогда. Я вглядываюсь в металлическую серость ее глаз, ощущая поток ее мыслей. Теперь и я недоступен для мира, как сотовый телефон…

– Так что, – не унимается официант, – принести тогда счет?

– Принесите, – не отрываясь от Арины, прошу я, лишь бы тот отстал.

– Как скажете, – обиженно буркает тот.

Официант наконец-то оставляет нас, а мы все еще не отрываемся друг от друга, как загипнотизированные. Все звуки и голоса мира, сговорившись, погасли, свет померк, от внешней реальности не осталось даже воспоминаний…

– Сколько времени? – Все же разрывает минуты таинства она.

– Начало девятого.

– Можем и собираться, сейчас, пару минут, только тортик доем, – широко улыбаясь подчеркнутыми красным губами, она смешно втягивает голову в плечи. – Тут хорошо, правда?

Я озираюсь по сторонам. И дело вовсе не в том, что в кафе малолюдно, что тихая музыка на пару с затененностью свивает