Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

Кызларгуль ушла, громко хлопнув дверью.

Была середина дня. Заведующую женотделом ждали в школе. На четыре часа была назначена встреча с Нурутдином Маджитовым. Сказавшись нездоровой, Джумагуль ушла домой, легла, укрылась с головой одеялом.

Сколько раз уже приходилось ей выслушивать эти оскорбления: ты сперва свою жизнь наладить сумей, потом нас учить будешь! Припомнила слова Баймуратова при первом разговоре в его кабинете: «Замужем?» — «Нет». — «Нелегко вам придется...» Тогда не поняла, не догадалась, о чем идет речь. Теперь на собственной шкуре почуяла... Что ж, может, и правы они, и она, Джумагуль, как тот мулла, про которого сказано: следуй его совету, да не следуй его примеру? Но разве она виновата? Разве должна была безропотно сносить побои, на коленях вымаливать у мужа прощения? Прощения за что? За то, что не сына, а дочь родила? Что он вернулся домой в дурном расположении духа? Просто за то вымаливать у него прощения, что она женщина? Нет, не в чем ей каяться, ни в чем она не виновата ни перед ними, ни перед бывшим мужем своим! Но каждой не объяснишь, не станешь перед всякой душу выворачивать наизнанку... Как же ей быть?.. А если для дела, которое ей поручили, она должна стоять перед женщинами с открытым лицом — замужняя, семейная, имеющая право других поучать?..

Словно в тумане она вспоминает ночь после спектакля, после того, как рассталась на углу с Ембергеновым, и ей становится стыдно, до содрогания, до удушья. Сама не поймет, что это тогда с нею случилось. Какая-то блажь, хмельной угар... Через несколько дней приходила к ней Фатима, предложение Ембергенова передавала: нет жизни джигиту без нее, Джумагуль. Отказала — не любит. А может, нужно бы согласиться — для доброго дела, чтоб право иметь?.. Глупости! Разве можно ценою лжи перед собой, сговора с собственной совестью стать для других пророком истины? Нельзя. Не должно...

Джумагуль вспоминает, как после тяжелого разговора с Турумбетом, когда он явился к ней в кабинет, она ощутила неодолимую потребность доказать себе свою независимость, свое право жить, презирая обычай, переступая через людскую молву, подавив в себе и рабские чувства, и собственные представления о приличиях заодно. Отсюда выход на сцену. Но отсюда же и та ужасная ночь... Самоутверждение личности!.. Странное дело: отчего оно сопровождается зачастую желанием рушить и низвергать все, что ни попадется под руку, — вокруг и в себе, дурное и доброе, старые традиции и новые законы? Не оттого ли, что рушить и низвергать всегда легче, быстрее, не от подспудного ли сознания, что нет способа лучше привлечь к своей личности внимание окружающих, нежели учинить привселюдно шумный скандал?.. Но есть другой путь утверждения своей личности — путь трудный, нередко опасный, всегда благородный: под пулями басмачей, сквозь козни затаившихся врагов, подавляя в себе все мелкое, ничтожное, рабское, насаждать на земле и в душах людей закон свободы и братства, человеческого достоинства и гуманизма — закон Революции.

Утром, полная сил и какой-то юной свежести, Джумагуль побежала в школу.

— Сколько сегодня? — еще с порога спросила она Фатиму.

— Одна новенькая — Коразбекова.

Джумагуль широко улыбнулась, по-ребячьи подмигнула жене Нурутдина:

— Подействовало.

После занятий вместе с Фатимой она пошла в интернат. Маджитов был уже там.

— Ребята! — сказала Джумагуль, когда все воспитанники собрались в большой комнате. — Есть важное дело. Это как военная операция. Без вашей помощи не обойтись.

Лица детей стали серьезными, глаза зажглись любопытством.

— Вы согласны выполнить особое поручение окружкома? — продолжала искусно интриговать детей Джумагуль.

— Согласны! Согласны! — откликнулись интернатовцы хором. — Какое поручение?.. А наганы выдадут?

— Наганы на этот раз вам не понадобятся. Только карандаши и тетради. — И Джумагуль раскрыла перед ними план операции: нужно было, разбив Чимбай на несколько участков и сформировав соответствующее количество бригад, обойти весь город — каждую улицу, каждый двор, — обойти и переписать всех детей школьного возраста. Командовать всей этой операцией будет Муканов.

Это была первая в истории Чимбая перепись населения, и относилось к ней население по-разному. Одни радушно открывали перед ребятами двери домов, давали все необходимые сведения. Другие гнали их со двора, как только те вынимали из карманов карандаши и тетради. Ребята терпеливо разъясняли жителям, зачем они составляют списки, и случалось, после этого хозяева отвечали на все их вопросы. Но бывало и так, что никакие уговоры не помогали. Тогда ребята наводили нужные справки у соседей, а если и это не удавалось, шел сам Муканов.

Конечно, составление списков было лишь началом большой работы по вовлечению детей в школу, но теперь, по крайней мере, эта работа приобретала конкретность: стало известно, кто не пускает детей в школу, с кем предстоит говорить, а если уговоры не помогут — бороться. По предложению Джумагуль каждому из школьных учителей и воспитателей интерната вменялось в обязанность в ближайшие две-три недели привести в класс по два, по три новых ученика.

Дни проходили в заботах, в делах, а иногда и в тревогах: девушка, уже месяц посещавшая школу, неожиданно исчезала. Приходилось на время становиться следователем и выяснять, в каком ауле, у каких дальних родственников ее спрятали. И все же запруда была прорвана — волна за волной заливала Чимбай река новой жизни.

16

Нельзя сказать, что весть об аресте Атанияза Курбанниязова и Нурсеитова, с которым он только раз и встречался, потрясла Дуйсенбая. Или вызвала в душе его приступ острого сострадания. Или как-то меняла его планы на жизнь. Планов у него больше не было. Была пустота, в которую время от времени врывались какие-то лица. Они нашептывали сладкие речи, сулили что-то несбыточное или стращали, запугивали страшными карами, адскими муками и, вырвав у него деньги, пару коров или меру зерна, растворялись. Потом появлялись снова, и все повторялось сначала... Нет, арест окружного начальства не огорчал Дуйсенбая. Просто подумалось, что эти лица больше не возникнут из тьмы, и пустота, показалось, стала еще более гулкой.

Скоро год, как уехал Турумбет на учебу. Когда посылали, думали, взыграет в нем мужское самолюбие, прикончит там эту беспутную. А она, беспутная эта, в Чимбае сидит, судьбами людскими командует. О времена! Но чего ж тогда Турумбет в Турткуле скрывается, если ее, Джумагуль, жены