Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Курбанниязов вытирает со лба пот, обводит взглядом лица собравшихся: убедил? Но баи молчат, и тогда он наносит последний удар:
— А кто в трудный час выслуживался перед Советами, шел против нас, против нашей святой веры — тому кровь и смерть!
— Кровь и смерть! — эхом откликнулся молчавший до сих пор ишан Касым. — Потому что вера, не защищенная хлыстом, страшней самой ереси! Аминь!
...В следующее воскресенье — долгий базарный день — цены на зерно круто пошли в гору.
Наступала зима 1926 года.
14
— Вас просит к себе Баймуратов.
Это было первое, что услышала Джумагуль, придя в окружком. Конечно, она не ждала, что, увидев ее на сцене, Баймуратов придет в восторг и бросится поздравлять. Но и того, что пришлось ей услышать на этот раз от секретаря окружкома, она тоже предполагать не могла.
Баймуратов встретил ее вопросом:
— Тебе объясняли, зачем ты направляешься в Чимбай, какие обязанности возлагаются на заведующего женотделом?
Джумагуль молча кивнула.
— Выступать на сцене, песенки петь?.. А танцевать не пробовала?
Он прошелся по кабинету, сердито захлопнул отворившуюся дверь.
— Девчонка! Да как ты теперь с людьми разговаривать будешь, какой авторитет?! И свой замарала, и наш — всего окружкома!
— Товарищ Баймуратов, мне так хотелось... я думала...
— Ни о чем ты не думала! — перебил секретарь и без того уже заикавшуюся от страха Джумагуль.
Он еще несколько раз из угла в угол прошелся по комнате, остановился перед Джумагуль, сказал уже поспокойней:
— Ну, представь, я бы или Ембергенов на виду у всего народа стали кукольный театр разыгрывать! Уважали бы нас, слушали после этого люди? А? Ты пойми — разве я против таких представлений? Очень даже полезная вещь, мозги просветляет! Только не в том твоя роль, чтоб самой по сцене носиться, — все роли сама не сыграешь. А вот смогла б ты других девушек на это дело поднять, из домашнего заточения вывести, к учебе, к труду привлечь — тогда молодец! Вот в чем она, твоя настоящая роль!
Джумагуль, будто провинившаяся школьница, моргала глазами, не смея вставить слова или тем более возразить.
— В школе дела ни к черту, женщины как в норах своих сидели, так и сидят, каждый день со всех сторон одно только и слышишь — здесь за калым кого-то продали, там за калым кого-то купили, а ты... эх! — И Баймуратов в сердцах пнул ногой свалившуюся на пол крышку чернильницы. Поднял, положил на место, снова повернулся к Джумагуль. — Ну, вот что: думай, подбери материал, с Маджитовым посоветуйся — толковый товарищ, — будем твой вопрос на бюро обсуждать.
Джумагуль вышла из секретарского кабинета обескураженная. По простоте душевной ей представлялось, что, решаясь подняться на сцену, она делает нужное и полезное дело. Во-первых, пример для других. А потом — разве никакого следа не оставит в сердцах зрителей то, что увидели и почувствовали они тогда в доме бакалейщика? Значит, ошиблась, и прав Баймуратов? Наверное, прав. Нужно школой заняться, с женщинами поближе сойтись, что-то делать...
В тот же день вместе с Нурутдином Маджитовым Джумагуль направилась в школу. Собственно, то, что она увидела, школой можно было назвать лишь условно. Старый облезлый холодный дом. Земляные полы. Несколько колченогих неструганых скамеек. Но даже не это привело Джумагуль в уныние — ученики. На всю чимбайскую школу, единственную в городе, этих учеников было всего десятка четыре, девочек среди них — восемь. Школа работала только первый год, и потому все они, от мала до велика, занимались в одном классе.
Джумагуль побеседовала с учениками — не очень бойкими, но добрыми, смышлеными ребятами, а когда они разошлись, закрылась в комнате с учителями. Одну из них она уже знала — это была Фатима, которая совмещала преподавание в школе с работой в детском интернате. Двое других — один постарше, другой совсем еще молодой парень — были ей незнакомы. Разговор затянулся до вечера, а на следующий день Джумагуль снова пришла в школу.
Так продолжалось недели две. Баймуратов не торопил, не допытывался, чем занимается заведующая женотделом. «К самостоятельности приучает», — думала Джумагуль, встречаясь с ним в коридоре. Наконец по прошествии двух недель, собравшись с духом, она вошла в кабинет секретаря окружкома.
— Я готова, товарищ Баймуратов, докладывать на бюро. Может, посмотрите? — И Джумагуль протянула ему несколько листков исписанных крупным старательным почерком.
— Зачем же сейчас — на бюро и послушаем, что вы там намудрили, — отвел он от себя листки и подмигнул ободряюще, а Джумагуль показалось, что за внешней его беззаботностью скрывается какая-то большая тревога или печаль или просто усталость.
Уже несколько дней, приходя на работу, она ощущала какую-то нервозную напряженность, царившую в окружкоме. Люди, которые всегда, сколько знала их Джумагуль, отличались спокойствием, выдержкой, начинали вдруг горячиться, спорить, кричать. Вопреки своему твердому правилу, Баймуратов уже дважды отменял прием посетителей. Встретившись в коридоре, работники окружкома о чем-то шептались, но стоило появиться кому-то третьему, и шепот тотчас же обрывался. Что-то назревало, надвигались какие-то большие события, но какие — Джумагуль разгадать не могла. Однажды, возвращаясь с Маджитовым из окружкома домой, она спросила без обиняков:
— Вы не можете мне объяснить, что происходит?
— Не торопитесь, — загадочно усмехнувшись, ушел он от прямого ответа. — Скоро узнаете.
Заседание бюро окружкома партии начиналось спокойно, буднично. Ничто не предвещало серьезных столкновений и споров. Первым на повестке дня был вопрос, подготовленный женотделом: о привлечении детей к учебе, о работе школы и интерната.
Очень кратко, в двух-трех словах, Джумагуль напомнила, какое значение придают партия и советская власть народному образованию, — зачем повторять известные каждому истины? Затем описала состояние дел в интернате и школе, сделала вывод: положение скверное, неудовлетворительное. Необходимо в самое ближайшее время добиться того, чтобы дети, все дети школьного возраста — и мальчики и девочки — были вовлечены в учебу.
Члены бюро
