Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но настоящая слава пришла к Александру, когда, быть может, сам того не желая, завоевал он симпатии женщин. А произошло это так.
Всю дорогу, пока ехали из Чимбая в Мангит, Турумбет отчужденно молчал, сторонился долгого разговора. «Переживает парень, что с Джумагуль, с дочкой не повидался», — решил про себя аксакал. Но потом явилась другая догадка: возгордился, брезгует нами, шибко грамотный стал! И, обиженный этой догадкой, начал донимать Турумбета вопросами. Тот отвечал неохотно, будто трудов ему стоило выдавить из себя несколько слов.
— Учителем, стало быть, будешь?
— Учителем.
— А школа где твоя будет?
— Найдем.
— А кого учить-то будешь — детей, взрослых?
— Ага.
— Чего «ага»?
— Всех, кто захочет.
Туребай обозлился, спросил с подковыркой:
— Писать научился?
— Да вроде.
— Выходит, писать научился, а говорить разучился? Так, что ли?
На этом их беседа закончилась.
Уже когда въезжали в аул, Туребай сказал Александру:
— Пока у меня поживешь, а там чего-нибудь подыщем.
И туг точно развязали язык Турумбету — затараторил, закудахтал, как несушка:
— Брат Александр ко мне пойдет, у меня жить будет. Такой уговор был. Иначе нельзя. Очень прошу... А, брат? — При этом Турумбет хватал Александра за руку, заглядывал в глаза, локтем отстранял аксакала.
— Да вы уж сами меж собой... — как-то неловко почувствовал себя Александр от таких настойчивых уговоров.
Аксакал не настаивал: может, и правда, у Турумбета приезжему будет сподручней, чем у него, Туребая, — как-никак двое младенцев в доме. Аксакал не настаивал, но горячность, с какой Турумбет зазывал к себе Александра, удивила его и озадачила. С чего это он вдруг таким добрым, хлебосольным хозяином стал? В городе научили? Или другая, тайная на то причина имеется?.. Ответа на свой вопрос Туребай не нашел и отпускал Александра в дом к Турумбету с неспокойной, растревоженной душой.
Гульбике, которая с годами обмякла, сгорбилась еще больше, не сделалась, однако, добрей. Все так же досаждали людям ее истеричные крики, с тем же ругательным хрустом перемалывал имена соседей ее беззубый, шамкающий рот.
Гостя, приведенного сыном, Гульбике встретила враждебной воркотней, а после того как Турумбет, вызвав на улицу, сказал ей несколько недвусмысленных слов, конечно же, назло и сыну, и этому русскому парню, она стала ронять, задевать, переставлять с места на место все, что могло звенеть, шуршать, скрипеть или дребезжать. Это продолжалось и ночью, отчего Александр вскакивал и бессмысленно таращил глаза, а Турумбет разражался отборной бранью. Гульбике извинялась, кляла свои подслеповатые старческие глаза, но как только мужчины засыпали, все повторялось сначала.
Конец необъявленной войне против Александра был положен самым неожиданным образом.
Однажды, вернувшись из кузницы, Мэтэсэ-джигит подошел к Гульбике, с натугой вращавшей рукоять домашней мельницы.
— Упарились, мамаша. Давайте покручу.
Гульбике не откликнулась: во-первых, какое тебе дело, джигит, до моей упарки — а может, мне нравится? Во-вторых, где ж это видано, чтоб мужчина с домашней мельницей возился? Позор! Да такого мужчину и мужчиной не назовешь!
Вероятно, последнее соображение и заставило Гульбике изменить свое решение: пусть крутит, пусть видят все, какой это мужчина! С ехидной усмешкой она отступила в сторону, готовая стать свидетелем позора и бесчестия своего противника.
А Александр, не подозревавший этого ужасного подвоха и грозившей ему опасности, спокойно присел к мельнице, взялся за рукоять, начал вращать. Через пять минут лицо его покрылось потом, заныла скрюченная спина.
— Да это ж, мамаша, не мельница, — адская машина!
Не удостоив его ответом, Гульбике ушла в юрту, а Александр, осмотрев со всех сторон «адскую машину», начал ее разбирать.
Когда через час старуха вышла из юрты, мельница была, уже разобрана до конца. Старуха схватилась за голову, издала гортанный воинственный клич и, будто пораженная громом, села на землю.
— Ой-бой!
— Не горюй, мамаша! Перемелется — мука будет, — попытался было Александр шуткой отвести от себя гнев старухи. Но Гульбике не унималась. На ее истошный крик уже начали сбегаться соседи. Тогда Мэтэсэ-джигит быстро собрал в мешок части разобранной «адской машины» и побежал в сторону кузницы.
Он появился только на следующий день, хоть Турумбет и ходил за ним в кузницу. Появился с тем же мешком на плече, с той же озорной улыбкой. Вытащив и поставив на землю мельницу, которую за ночь он успел переделать. Александр победоносно изрек:
— Вот, мамаша, прошу привести в движение!
Но Гульбике не пошевелилась. Гримаса обиды, презрения и чего-то еще, невыразимо страдательного, свела ее сухое лицо. Пришлось Александру самому пойти за зерном, засыпать его в приемное отверстие мельницы и покрутить рукоять. Мельница шла легко и бесшумно, тонкая мука струйкой стекала в бадью.
Так и не притронулась Гульбике к переделанной мельнице, пока не ушел Мэтэсэ-джигит. А как только скрылся он из виду, кинулась, ухватилась за рукоять — и крутить. Да-а, это была не мельница, это как руку запустить в шерсть годовалого ягненка — легкая, скользкая, мягкая.
Достоинства новой мельницы оценила первая же соседка, которую тотчас зазвала Гульбике. В полчаса перемолола зерно и, как положено — гарнцевый сбор. Потом оценила другая и тоже не поскупилась положенную долю Гульбике оставить. Потом третья... Вот это и помогло Гульбике примириться со своим постояльцем. Кто его знает — может, этот самый Мэтэсэ-джигит еще чего-нибудь такое придумает? Ему — забава, Гульбике — прок.
Но не одной Гульбике добрую службу сослужила эта ручная мельница.
— Это же золотые руки нужно иметь, чтоб такую вот вещь смастерить! — говорила одна соседка, перемолов зерно.
— За что б ни взялся — все сделает! Такого мужа днем с огнем не сыщешь! — говорила другая, а третья подшучивала в ответ:
— Так ты б не днем — ночью его поискала.
От соседки к соседке передавалась слава о добром джигите. Теперь во всех делах своих и замыслах он твердо мог рассчитывать на поддержку женского населения аула. Так, во всяком случае, говорила ему Багдагуль. Говорили о том и другие. И только одна,
