Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник) - Александр Дюма

Император поселился в особняке губернатора, расположенном напротив крепости Азов, но там почти не находился: уходил утром, возвращался к обеду, часа в два. Все остальное время он бродил пешком то по грязи, то по пыли, пренебрегая всеми предосторожностями, которые сами местные жители предпринимали против осенних простуд, в том году многообразных и весьма зловредных. Основной заботой Александра были разметка и насаждение большого городского парка, работами по созданию которого руководил англичанин, привезенный им из Петербурга. Спал император на походной койке, подложив под голову кожаную подушку.

Кое-кто поговаривал, что эти занятия, до известной степени показные, маскируют тайный план: царь для того и заехал на край своей огромной империи, чтобы вдали от суеты принять некое великое решение. Думавшие так надеялись, что со дня на день из этого малого городишки выйдет в свет конституция для всей России. В том и состояла, по их предположениям, истинная цель этой якобы оздоровительной поездки: император хотел предпринять задуманное, избавившись от давления со стороны старой знати, приверженной предрассудкам еще петровских времен.

Однако Таганрог служил для Александра не единственным, а всего лишь главным местом его пребывания, постоянно там находилась только Елизавета, которой было не под силу разъезжать вместе с императором по Придонью, то в Черкасск, то в Донец. Вернувшись из одной такой поездки, он собрался еще и в Астрахань, но этому новому замыслу помешал внезапный приезд графа Воронцова, того самого, что оккупировал Францию вплоть до 1818 года, а позже стал одесским губернатором. Воронцов прибыл сообщить императору, что в Крыму готовы разразиться сильные народные волнения и утихомирить недовольных может только его личное присутствие. Итак, царю предстояло проехать триста лье. Но что такое триста лье в России, где лошади с растрепанными гривами мчат вас через леса и степи со скоростью мысли? Александр обещал императрице вернуться самое позднее через три недели и дал распоряжения относительно отъезда, который должен был состояться тотчас после возвращения курьера, посланного им в Алупку.

Курьер вернулся, доставив новые сведения касательно заговора. Как стало известно, бунтовщики посягают не только на правительство, но и на жизнь царя. Узнав об этом, Александр опустил голову, с глухим стоном закрыл руками лицо и воскликнул:

– О мой отец! Отец!

Дело происходило ночью. Император велел разбудить генерала Дибича, обитавшего в соседнем доме. В ожидании его прихода Александр, видимо, очень взволнованный, расхаживал по комнате, время от времени то бросаясь на кровать, то вскакивая от возбуждения. Генерал явился. Два часа прошли в обсуждениях и писанине, затем были посланы два курьера с депешами: одна предназначалась вице-королю Польши, другая – великому князю Николаю.

Назавтра лицо императора вновь приобрело обычное безмятежное выражение, никто не приметил бы в нем ни малейшего следа ночных тревог. Однако Воронцов, явившись к нему с просьбой о дальнейших указаниях, застал его в крайнем раздражении, абсолютно не свойственном мягкому характеру Александра. Тем не менее он назначил отъезд на следующее утро.

Дорога еще больше обострила его душевный разлад. Император ежеминутно жаловался на медлительность лошадей и плохое состояние дорог, чего с ним никогда раньше не случалось. Подавленность государя особенно усилилась, когда его врач Виллие посоветовал ему беречься от ледяного осеннего ветра. В ответ на это Александр сбросил плащ и меховую накидку, словно умышленно навлекая на себя опасность, от которой его предостерегали друзья. Такая неосторожность не осталась без последствий: к вечеру у императора начался безудержный кашель, на следующий день возникла перемежающаяся лихорадка, за несколько дней превратившаяся в род тропической лихорадки, в которой Виллие скоро узнал ту же хворь, что всю осень свирепствовала от Таганрога до Севастополя.

Поездка была незамедлительно прервана.

Словно чувствуя серьезность своего недуга и желая перед смертью еще раз повидаться с императрицей, Александр настоял, чтобы сей же час вернуться в Таганрог. По-прежнему не внимая мольбам Виллие, он решил, что поскачет верхом, но вскоре, не имея сил держаться в седле, был вынужден снова сесть в экипаж. Наконец третьего ноября он прибыл в Таганрог. Но, едва достигнув губернаторского дворца, лишился чувств.

Императрица, сама еле живая из-за болезни сердца, мгновенно забыла о своих недомоганиях и вся погрузилась в заботы о муже. Роковые приступы лихорадки, несмотря на перемену мест, ежедневно резко возобновлялись, и восьмого числа сэр Джеймс Виллие, понимая, что симптомы становятся все грознее и конца этому не видно, потребовал себе в помощники доктора Штофрегена, врача императрицы. Тринадцатого оба врача, опасаясь, что болезнь может дать осложнения на мозг, предложили кровопускание, но император упорно сопротивлялся, прося только ледяной воды, а в ответ на отказ отверг все прочие средства. Около четырех часов пополудни Александр потребовал чернила и бумагу, написал и запечатал письмо, а так как свечка еще продолжала гореть, сказал слуге:

– Мой друг, потуши эту свечу, а то ее могут принять за восковую и решат, что я уже умер.

На следующий день, четырнадцатого, оба врача, провожаемые молитвами императрицы, опять пришли к постели больного, но все их усилия по-прежнему были бесполезны, император даже вспылил и оттолкнул их от себя. Однако почти тотчас устыдился своей несдержанности и, подозвав обратно, сказал Штофрегену:

– Послушайте, я очень рад видеть вас и сэра Джеймса Виллие, но все-таки предупреждаю: мне придется отказаться от этого удовольствия, если вы будете морочить мне голову медициной.

Но около полуночи император все же согласился принять дозу каломели.

Около четырех часов вечера болезнь дала такой ужасающий всплеск, что пришлось срочно призвать священника. По настоянию императрицы сэр Джеймс Виллие вошел в комнату умирающего и, подойдя к его ложу, посоветовал, плача оттого, что пациент продолжал отказываться от помощи медицины, не отвергать хотя бы помощи религии. Император отвечал, что он согласен на все, что угодно.

И вот пятнадцатого в пять утра к нему привели исповедника. Едва он вошел, больной протянул ему руку со словами:

– Отец мой, обходитесь со мной как с человеком, а не как с императором.

Священник приблизился к кровати, принял исповедь императора и причастил августейшего больного.

Затем, поскольку он был осведомлен об упорстве, с каким Александр отказывается от всех лечебных мер, он стал убеждать умирающего с позиций религии, сказав, что существует опасность: Господь может расценить его смерть как самоубийство. Эта мысль произвела на Александра настолько глубокое впечатление, что он срочно велел позвать Виллие и объявил, что отдает себя полностью в его руки, и пускай тот делает все, что найдет нужным.