Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник) - Александр Дюма

Старуха Екатерина покачала головой.

– Этой не быть императрицей на Руси, – обронила она. – Уж больно резва.

Вторая в свою очередь спустилась на землю, путаясь ногами в юбках.

– И эта не годится, – сказала Екатерина. – Чересчур неуклюжа.

Наконец вышла третья, красивая, величественная, строгая.

– Вот она, русская императрица, – решила Екатерина.

Это была Луиза Баденская.

В то время как три принцессы находились у Екатерины, она велела привести туда и своих внуков. Между тем царица объяснила юным гостьям, что, будучи знакома с их матерью, герцогиней Баден-Дурлахской, урожденной принцессой Дармштадской, она теперь, когда французы захватили их земли, приглашает ее дочерей в Петербург, чтобы они могли получить должное воспитание здесь, подле нее. Обоих великих князей она, едва познакомив с девушками, отослала, и те, вернувшись к себе, долго толковали о своих впечатлениях. Александр сказал, что старшая показалась ему очень хорошенькой.

– Ну, вот еще! А мне – нисколько! – заявил Константин. – По-моему, из них ни одна не смазлива. Их надо бы отправить в Ригу, к курляндским принцам: им и такие сгодятся.

Императрица в тот же день узнала о мнении, высказанном старшим внуком, и усмотрела милость Провидения в том, что ему пришлась по душе та же, какую выбрала она: итак, ее предначертания совпали с его юношеской симпатией. Великий же князь Константин был неправ, ведь юная принцесса помимо свежести, присущей ее летам, имела прекрасные, длинные светло-пепельные волосы, ниспадающие на дивные плечи, тонкую, гибкую талию феи с берегов Рейна и большие голубые глаза гетевской Маргариты.

На следующий день императрица навестила девушек, которые обосновались в одном из дворцов Потемкина. Поскольку принцессы были лишены большей части своих туалетов, она надарила им тканей, драгоценностей, преподнесла даже орденскую ленту святой Екатерины. Немного поболтали, потом царица попросила, чтобы гостьи показали ей свой гардероб, перебрала все их вещи и, закончив осмотр, с улыбкой поцеловала каждую из троих в лоб, заметив:

– Милые подружки, я, когда приехала в Петербург, была не так богата.

Екатерина и вправду прибыла в Россию неимущей, зато принесла империи взамен приданого наследство – Польшу и Тавриду.

Принцесса Луиза разделяла чувство, внушенное ею царевичу. Александр, которого Наполеон впоследствии невольно назовет самым красивым и утонченным из греков, был очаровательным юношей, простодушным, полным изящества, с таким милым и доброжелательным характером, что его, возможно, подозревали в некоторой робости. Поэтому наивная юная немка даже не пыталась скрыть свою симпатию к нему, так что Екатерина, решив воспользоваться столь гармоническим согласием, вскоре возвестила обоим, что они предназначены друг для друга. Александр запрыгал от радости. Луиза расплакалась от счастья.

Начались приготовления к свадьбе. Юная невеста охотно исполняла все, что от нее требовалось. Она изучила русский язык, приняла греческую веру, стала публично исполнять новые для нее православные обряды, приняла святой елей на свои обнаженные руки и прелестные ножки и была объявлена великой княжной под именем Елизаветы Алексеевны – тем же самым, что некогда носила императрица Екатерина, дочь Алексея.

Однако вопреки ожиданиям стареющей царицы этот скоропалительный брак чуть не стал роковым для молодого, для молодой же обернулся истинной мукой. Александр едва не оглох, а императрица с юных лет оказалась в положении наскучившей мужу престарелой жены. Император был хорош собой и, как мы уже упоминали, унаследовал сердце Екатерины. Как только цветы на брачном венке невесты увяли, он стал для нее терновым венцом.

Глубокая скорбь, которую причинила новому императору смерть отца, опять сблизила его с женой. Хотя для нее Павел был почти что чужим, она оплакивала его, словно родная дочь: вслед за днями горя к императорской чете вернулись счастливые ночи.

Повествовать об Аустерлице и Фридланде, Тильзите и Эрфурте, о годах 1812-м и 1814-м – задача историков. Десять лет Александра озарял свет Наполеона, потом наступил день, когда все взоры, отвернувшись от победителя, обратились к побежденному. Именно об этом времени мы ведем речь.

За минувшее десятилетие подросток стал мужчиной. Первоначальная пылкость его страстей нисколько не охладела. Но как бы обаятелен и улыбчив он ни был в женском обществе, как бы учтиво и приветливо ни держался с мужчинами, время от времени словно бы черная туча набегала на чело русского царя: в нем оживали немые, но страшные воспоминания той кровавой ночи, когда он слышал, как бьется в агонии его отец. Чем старше он становился, эти воспоминания одолевали его все чаще, грозя обернуться непреходящей меланхолией. Александр пытался побороть тоску работой ума и переменой мест. Тогда-то он и стал мечтать о неосуществимых реформах и пускаться в безрассудные путешествия.

Будучи, как уже говорилось, воспитанником брата генерала Лагарпа, Александр сохранил полученную под влиянием юношеского чтения склонность к идеологии, которая лишь возрастала вследствие его посещений Франции, Англии, Голландии. Идеи свободы, почерпнутые русскими за время оккупации, зарождались во множестве голов, а император еще и ободрял мечтателей. Наконец на сцене появилась мадам де Крюденер, к соблазнам идеологии подмешался мистицизм – под этим-то двойственным влиянием Александр находился ко времени моего прибытия в Петербург.

Его путешествия для нас, парижан, выглядели чем-то баснословным. Было подсчитано, что в своих многочисленных передвижениях, как в пределах империи, так и вне ее, он уже проехал двести тысяч верст, то есть около пятидесяти тысяч лье! Но что удивительно, всякий раз день намеченного прибытия в какой-либо пункт являлся одновременно и днем отъезда. Так, в году, предшествующем моему собственному путешествию, император отправился в Малороссию 26 августа, объявив, что вернется 2 ноября, и заблаговременно установленный порядок проведения всех этих дней был столь жестким и неизменным, что, проехав расстояние в тысячу восемьсот семьдесят лье, Александр возвратился в Петербург в назначенный день, чуть ли даже не час.

Эти продолжительные вояжи император предпринимал не только без охраны, безо всякого эскорта, но почти в одиночку, а ведь ни одна из таких поездок не обходилась без странных встреч и непредвиденных опасностей, которые царь встречал лицом к лицу с благодушием Генриха IV и отвагой Карла XII. Так, однажды он путешествовал по Финляндии с князем Петром Волконским, своим единственным спутником. Князь задремал в то время как императорская карета тащилась вверх по песчаному склону крутой горы. Лошади скоро выбились из сил и стали пятиться. Александр, не желая будить князя, спрыгнул на землю и вместе с возницей и слугами принялся толкать тележное колесо. Спящий тем временем, потревоженный, проснулся и обнаружил, что он в коляске один. Выглянув наружу, он увидел императора, стирающего пот со лба: склон остался позади, они достигли вершины.