Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник) - Александр Дюма

– Это еще что за дьявольский жаргон, ваше высокопревосходительство?

– А, так вы меня не понимаете, не так ли? – захохотал граф, все больше впадая в какую-то лихорадочную веселость, мучительная надрывность которой опьяняла его. – Это потому, что вы, знаете ли, инициации не прошли! Правда, если бы вы прошли ее, поняли бы не больше, но тогда вы бы цитировали Гракхов, Брута, Катона, вы бы кричали, что надобно свергнуть тиранию, сразить Цезаря, покарать Нерона, вы бы провозглашали, что…

– Ничего такого я бы провозглашать не стал, я вам клянусь. Я бы, напротив, набрал в рот воды, и ноги бы моей не было во всех этих клубах, являющих собой скверную пародию на наших фейанов и якобинцев.

– А клятва-то, клятва? Не думаете же вы, что мы о ней позабыли? Разве приличный заговор может обойтись без клятвы? Извольте, вот какова наша: «Если я нарушу слово, пусть покарает меня и моя собственная совесть, и этот клинок, на коем я присягал, пусть он пронзит мое сердце, пусть принесет гибель всем, кто мне дорог, и с этой минуты пусть вся моя жизнь станет не чем иным, как чередой беспримерных страданий!» Немножко отдает мелодрамой, не правда ли? Весьма вероятно, что у вас там в вашем театрике Гете или в Амбигю зрители бы такое освистали, но мы в Петербурге еще отстаем, так что будьте покойны: я вызвал настоящий шквал аплодисментов, когда это декламировал.

– Но, во имя неба, – вскричал я, – как возможно, что вы, столь ясно видя комическую сторону этого предприятия, все-таки ввязались в него?

– Вы спрашиваете, как это можно? Что вы хотите? Мне было скучно, жизнь в моих глазах не стоила ломаного гроша, я, как дурак, сам полез в эту западню. Потом, как только получил письмо от Луизы, хотел оттуда улизнуть. Мне тогда сказали, что с этим покончено, тайное общество распущено, но это была неправда, а моего слова мне не вернули. А год назад ко мне пришли и заявили, мол, родина на меня рассчитывает: бедная родина, каким языком ее заставляют говорить! У меня было большое желание послать все это куда подальше, потому что, видите ли, я теперь счастлив настолько же, насколько был несчастен тогда. Но ложный стыд меня удержал, так что теперь я готовлюсь, как давеча выразился Бестужев, заколоть тиранов и разметать по ветру их прах. Очень возвышенно, вы не находите? Но – а это уже не столь поэтично – тираны прикажут нас повесить, и поделом.

– А вы подумали об одном обстоятельстве, ваша милость? – спросил я тогда, взяв графа за обе руки и в упор глядя ему в глаза. – Это событие, о котором вы толкуете, похохатывая, убьет несчастную Луизу.

Тут слезы навернулись ему на глаза, и он пробормотал:

– Луиза будет жить.

– О, вы плохо ее знаете, – отвечал я.

– Наоборот: я говорю так именно потому, что знаю ее. Луиза больше не имеет права умереть, она будет жить ради нашего ребенка.

– Бедная женщина! – вскричал я. – Не думал, что ее положение настолько ужасно.

– Послушайте, – сказал граф, – я не знаю, как все обернется завтра, а вернее, уже сегодня. Вот письмо для нее. Я еще надеюсь, что все пройдет лучше, чем мы думаем, и эта шумиха закончится ничем. Тогда порвите его, пусть все остается так, как если бы оно не было написано. В противном случае вы передадите его Луизе. В нем просьба к моей матери принять ее, как родную дочь. Я отдаю ей все, что имею, но вы же прекрасно понимаете: если меня арестуют и приговорят, первым делом конфискуют мое имущество, следовательно, дарственная станет бесполезной. Что касается моих наличных средств, будущая республика позаимствовала у меня все до последнего рубля, так что об этом беспокоиться нечего. Вы обещаете исполнить то, о чем я прошу?

– Клянусь вам.

– Благодарю. А теперь прощайте. Да берегитесь, чтобы вас никто не приметил выходящим от меня в этот час. Это может вас скомпрометировать.

– Сказать по правде, не знаю, должен ли я сейчас вас покинуть.

– Да, мой дорогой друг, вы должны это сделать. Подумайте, насколько важно, чтобы в случае несчастья у Луизы остался по крайней мере брат. Вы уже и так достаточно запятнали себя связями со мной, Муравьевым и Трубецким, будьте же осторожны, если не ради себя, то ради меня. Я прошу вас об этом ради Луизы.

– Ради нее я готов сделать все, что угодно.

– Вот и славно. Прощайте же. Я устал, мне необходимо несколько часов отдохнуть: предвижу, что денек выдастся трудный.

– Прощайте, раз вы этого хотите.

– Я на этом настаиваю.

– Из предусмотрительности.

– Э, мой дорогой, это уж никак не по моей части, я тут не ведущий, а ведомый. Итак, простимся. Кстати, у меня нет необходимости говорить вам, что одно неосторожное слово погубит нас всех?

– О!..

– Ну же, давайте обнимемся.

Я бросился в его объятия.

– А теперь в последний раз: прощайте.

Не в силах вымолвить больше ни слова, я вышел и закрыл за собой дверь. Однако прежде чем я дошел до конца коридора, она снова отворилась и я услышал его голос:

– Поручаю вам Луизу.

Действительно, в ту же ночь заговорщики собрались у князя Оболенского. На этом собрании, где присутствовали главные предводители тайного общества, они изложили рядовым его членам свой генеральный план, для исполнения которого выбрали завтрашний день, то есть день присяги. Следовательно, было решено поднять солдат на мятеж, внушив им сомнение в подлинности отречения царевича Константина, который, преимущественно занимаясь армией, был ею весьма любим. Тогда к первому полку, отказавшемуся приносить присягу, присоединится второй, ближайший, и так до тех пор, пока соберется достаточно впечатляющая масса, чтобы с этим войском можно было выйти на Сенатскую площадь под бой барабана, который привлечет толпу. Явившись туда, заговорщики надеялись, что этой нехитрой демонстрации окажется достаточно, чтобы император Николай, питая отвращение к применению силы, вступил в переговоры с бунтовщиками и отказался от своих прав на престол, а они выдвинут ему следующие условия:

1. Немедленный созыв депутатов от всех губерний.

2. Публикация манифеста Сената с сообщением, что депутаты призваны проголосовать за новые законы управления империей.

3. Учреждение временного правительства, в состав коего войдут также депутаты от Польши, дабы принять меры для сохранения единства государства.

В случае, если Николай, прежде чем принять эти условия, пожелает посоветоваться с царевичем, он должен разрешить заговорщикам и взбунтовавшимся полкам обосноваться на зимних квартирах под Петербургом в ожидании прибытия царевича, которому и представить конституцию, составленную Никитой Муравьевым. Если Константин восстания не одобрит, что, по мнению заговорщиков, маловероятно, собирались все свалить на неимоверную преданность, которую они якобы питали к его персоне. В случае же, если император Николай, напротив, откажется от каких-либо переговоров, его надлежало арестовать вместе со всем семейством, а там уж обстоятельства подскажут, как с ними поступить.