Блондинка. том I - Джойс Оутс

И тут появился Касс, красивый обнаженный юноша с взъерошенными волосами. Он шел к маленькому балкончику, где стояла Норма Джин, и протягивал раскрытую ладонь, на которой лежали две белые капсулы.

— Что это? — настороженно спросила Норма Джин.

— Всего одна доза, дорогая Норма, и ты будешь спать нормально. Оба мы будем спать нормально, — ответил Касс, целуя ее во влажную под волосами шею.

— Волшебная доза? — удивилась Норма Джин. Касс поморщился:

— Никаких волшебных доз не существует. Просто обычная доза и все.

Норма Джин окинула его неодобрительным взглядом и отвернулась. Уже не в первый раз Касс предлагал ей снотворные. Барбитураты, так их, кажется, называли. Или же виски, джин, ром. И ей так хотелось уступить ему, сдаться. Она знала, что доставит тем самым удовольствие возлюбленному. Ведь тот редко ложился спать, не выпив перед сном или не приняв таблетку, а чаще — и то, и другое. Просто устать — для меня недостаточно, хвастался Касс. Так просто меня не утихомирить. И, нежно обняв Норму Джин и лаская ее груди, принялся нашептывать ей на ушко, и дыхание его было жарким и влажным:

— Был один греческий философ, он учил этим премудростям. Считал, что сладчайшее состояние из всех — это ощущения, которые испытывает еще не рожденный человек в утробе матери. Но лично мне кажется, сладчайшее состояние — это сон. Ты словно мертв и в то же время жив. Самое изысканное на свете ощущение.

Норма Джин оттолкнула любовника, чуть грубее, чем намеревалась. В такие моменты ей совсем не нравился Касс Чаплин!. «на любила его и в то же время боялась. Он походил на дьявола-искусителя. Она знала: доктор Миттельштадт никогда бы этого не одобрила. И вовсе не тому учит «Христианская наука» и ее великая прабабушка, Мэри Бейкер Эдди.

— Нет, это не для меня. Искусственный сон.

Касс смеялся над ней, но Норма Джин упорно отказывалась принимать снотворное. И провела всю ночь без сна и в каком-то нервном возбуждении, в то время как сам Касс мирно себе спал и не проснулся даже утром, когда Норма Джин собралась уходить на студию. И на протяжении всего долгого дня в Калвер-Сити Норма Джин ужасно нервничала, была раздражена до крайности и все время ошибалась с репликами, которые вызубрила наизусть. И замечала, как поглядывает на нее Джон Хастон — этаким оценивающим, чисто мужским взглядом. Словно прикидывал, не сделал ли он ошибки, взяв ее сниматься, он, который никогда не делал таких ошибок. И в эту ночь приняла две капсулы от Касса, который с мрачным и торжественным видом положил их ей на язык, будто то были облатки для причастия.

И каким же глубоким и спокойным сном спала Норма Джин в ту ночь! Она не помнила, чтобы когда-нибудь в жизни ей спалось так крепко и сладко. Пусть искусственный сон, зато здоровый, не так ли? Так что доза действительно оказалась волшебной.

А на следующее утро, уже на студии, репетируя с Луисом Калхерном, Норма Джин вдруг поняла: Клайв Пирс!..

И связала это воспоминание с волшебной дозой Касса. Сон без сновидений, но не совсем. Возможно, этот человек из прошлого явился к ней во сне?..

Потому что теперь она со всей очевидностью понимала: Луис Калхерн, он же ее «дядя Леон» в фильме, был на самом деле Клайвом Пирсом. В роли Алонсо Эммериха — мистер Пирс.

Казалось, она заново обрела Калхерна, на деле бывшего мистером Пирсом и вернувшегося к ней. Примерно тот же возраст, примерно та же комплекция и фигура. И грубоватокрасивое лицо Калхерна, разве то было не лицо Клайва Пирса, только немного состарившегося?.. Тот же хитрый вороватый взгляд, те же кривящиеся губы, та же гордая манера нести себя. Или то было лишь воспоминанием о гордости?.. Тот же интеллигентный, слегка ироничный голос. Норма Джин словно прозрела. Как будто электрическим током пронзило ее гибкую девичью фигурку. Она была «Мэрилин», нет, она была «Анджелой», нет, она была Нормой Джин, играющей роль «Мэрилин», которая играла «Анджелу», — как русская кукла-матрешка. Большая деревянная кукла-мама, в которую помещаются маленькие куколки.

И вот, поняв наконец, кем на самом деле является «дядя Леон», она стала мягкой, податливой соблазнительной, доверчивой, словно ребенок с широко распахнутыми глазами. И Калхерн сразу же заметил эту перемену. Он был очень опытным и техничным актером и мог сымитировать любое чувство, стоило только получить верный посыл. Он не был наделен природным актерским даром, но тем не менее сразу же заметил эту перемену в «Анджеле». И режиссер тоже сразу же заметил. И в конце репетиции сказал — и это он, который так редко хвалил кого-либо из труппы и до сих пор ни слова не говорил Норме Джин! — сказан следующее:

— Что-то произошло сегодня, да? Интересно знать, что именно?

Норма Джин, которую буквально захлестывало острое ощущение счастья, молча покачала головой и улыбнулась. И напустила на себя такой вид, будто не знает ответа. Да если б она и знала, разве могла бы объяснить ему, когда самой себе толком не могла объяснить?

Она могла избрать верное направление, это было составляющей ее таланта. Она умела читать мои мысли. Конечно, этого могло и не произойти. И показалось мне тогда чистой случайностью. Ну, словно я посадил семена в землю, и из всех проросло только одно.

Их один-единственный поцелуй. Поцелуй Нормы Джин с Клайвом Пирсом. Он никогда не целовал ее «по-настоящему», в губы, как бы ему того ни хотелось. Он трогал ее извивающееся тело, щекотал и (Норма Джин твердо в это верила) целовал ее украдкой, когда она не видела. Но ни разу не поцеловал в губы; и вот теперь она так и таяла в его объятиях, жаждала его и в то же время так по-детски робела. Ибо открыла этому стареюшему мужчине всю свою душу, но не плотно сжавшееся девичье тело. О! О! Я люблю тебя! Не оставляй меня, никогда. И она прощала мистеру Пирсу, который предал ее, завез в сиротский приют и оставил там; однако сейчас мистер Пирс к ней вернулся. В образе адвоката с патрицианским лицом, в образе Алонсо Эммериха, который доводился ей «дядей Леоном», и она немедленно простила его. И даже после этого упоительного бездыханного поцелуя, отнявшего, казалось, все силы, продолжала прижиматься к нему. Глаза Анджелы затуманились, губы были полураскрыты, и Луис Калхерн, актер-ветеран вот уже на протяжении десятилетий, взирал на нее с изумлением.

Эта девушка не играла. Она была собой. Она превратилась в Анджелу, ту Анджелу, которую так вожделел мой герой. Она стала средоточием всех моих желаний.

С этого самого момента у Нормы Джин не было больше проблем с ролью Анджелы.

На репетициях и съемках Норма Джин вела себя тихо и почтительно. Была очень внимательна и проницательна. Теперь, раскрыв загадку своей роли, она стала присматриваться к другим актерам, наблюдать за тем, как они стараются найти ключ к своим. Ибо что есть актерское мастерство, как не последовательное раскрытие целого ряда загадок, причем ключ от одной никак не подходит ни к какой другой? Ибо что есть сам актер, как не последовательное соединение собственных, но самых разных «я», скрепленных обещанием, что во время игры все потери будут восстановлены? Всем казалось удивительным, что молодая белокурая клиентка И. Э. Шинна, «Мэрилин Монро», так внимательно следит за репетициями и съемками других актеров и приходит на студию даже когда сама не занята.

Она прокладывала путь наверх постелью. Сперва переспала с мистером Зет, потом — с мистером Икс. Потом, разумеется, был Шинн. И уж определенно Хастон. И продюсеры фильма. И Уидмарк. И Рой Бейкер. И Сол Сигал, и Хоуард Хоукс. И все остальные, стоит только назвать имя — и тут же выяснится: она и с ним тоже переспала.

Норма Джин верила, что в присутствии одаренных актеров она порами впитает в себя их умение и мудрость. В присутствии великого режиссера сможет научиться снимать фильмы сама. Ибо Хастон, несомненно, являлся гением; именно от Хастона она узнала, что для фильма не имеет значения «правдивость» той или иной сцены, главное — что получится в конечном счете. И не важно, кем ты там являешься или не являешься, важно только то, что ты привносишь в фильм. И тогда этот фильм искупит все твои грехи и переживет тебя. Так, к примеру, Джин Хейген, игравшая в «Асфальтовых джунглях» любовницу Стерлинга Хейдена, всячески демонстрировала, какая она «личность», и это нравилось. Но на экране ее героиня будет казаться чересчур эмоциональной, какой-то нервной, дерганой, недостаточно соблазнительной. И Норма Джин думала: я бы сыграла эту роль медленней, вдумчивей. Ей не хватает загадочности.

В то время как юная блондинка Анджела при всей своей внешней поверхностности так и излучала тайну. Поскольку никогда по-настоящему не знаешь — а вдруг за этой поверхностностью таится неизмеримая глубина? Что, если она просто манипулировала потерявшим голову стариком, призвав на помощь свой невинный вид? Может, просто хотела уничтожить таким образом своего «дядю»? Это бесстрастное выражение лица, лишенное, казалось, каких бы то ни было эмоций, и было тем самым «прудом», в котором все видели свое отражение. В который всем, в том числе и зрителям, хотелось смотреть до бесконечности.