Блондинка. том I - Джойс Оутс

Норма Джин удивленно смотрела на Шинна. Так, выходит, Касс лгал ей? Или она просто не так его поняла? И она заметила робко:

— Ну, это, собственно, ничего не меняет. Отец отказался от него. Он совсем одинок.

Шинн насмешливо фыркнул:

— Ну, не более одинок, чем любой из нас.

— Он был проклят отцом, и это как бы двойное проклятие. Потому что отец его — не кто-нибудь, а Чарли Чаплин. Вы, я вижу, совсем ему не сочувствуете, мистер Шинн!

— Да я переполнен этим самым сочувствием до краев! Кто больше меня дает на благотворительность? На всякие там дома для детей-калек, на Красный Крест?.. На защиту голливудской десятки[54]? Но Кассу Чаплину я ни чуточки не сочувствую, это правда.

Шинн изо всех сил пытался говорить сдержанно, но глубокие волосатые ноздри крупного его носа раздувались от возмущения.

— Я ведь уже говорил тебе, дорогая. Не хочу, чтобы ты появлялась с ним на людях.

— А на встречах в узком кругу?

— Даже тогда следует соблюдать меры предосторожности. Два таких персонажа, как он, это уже полная катастрофа.

Норме Джин понадобилась минута, чтобы понять, что имел в виду ее агент.

— Но мистер Шинн, это жестоко! Жестоко и грубо.

— Значит, вот он каков, твой И. Э., да? Жесток и груб, да?

Глаза Нормы Джин наполнились слезами. Ей хотелось влепить Шинну пощечину. И в то же время хотелось сжать его руки в своих и просить прощения. Ибо что бы она без него делала? Нет, больше всего ей хотелось рассмеяться прямо ему в лицо. В его жирную самодовольную физиономию. А глаза у него смотрят так обиженно, и в них сверкает гнев.

Я люблю его, а не вас. Я никогда вас не полюблю. Только попробуйте заставить меня выбирать между вами двумя! Очень об этом пожалеете.

Норма Джин вся дрожала. Она была возмущена не меньше И. Э. Шинна. Очевидно, Шинн понял это по выражению ее лица и немного смягчился.

— Послушай, дорогая. Я всего лишь хочу тебе помочь. С чисто практической точки зрения. Ты ведь меня знаешь. Знаешь, что И.Э. думает только о тебе и твоих интересах. О твоей карьере, дорогая. О твоем благополучии.

— Вы думаете о «Мэрилин». О ее карьере.

— Ну, в общем, да, конечно. Ведь «Мэрилин» — мое изобретение. О ее карьере и благополучии я прежде всего и забочусь, это верно.

Норма Джин пробормотала нечто нечленораздельное. Шинн не разобрал. И попросил ее повторить, в ответ на что Норма Джин, презрительно сморщив носик, заметила:

— «М-Мэрилин» — это только карьера. Какое у нее может быть благополучие?

Шинн неожиданно громко расхохотался, Норма Джин даже вздрогнула. Поднялся с вращающегося стула и принялся расхаживать по ковру, шевеля коротенькими пальцами-обрубками. Широкое окно с зеркальными стеклами за его спиной было распахнуто настежь, в комнату врывались потоки солнечного света и шум движения на Сансет-бульвар. Норма Джин, сидевшая в одном из глубоких кожаных кресел, тоже поднялась на ноги и почувствовала, что держат они ее плохо. Она приехала к Шинну в офис прямо с занятий танцами, и икры и бедра страшно болели и ныли, точно по ним били молотками. Она прошептала:

— Он знает, что я не «Мэрилин». Он называет меня Нормой. Он — единственный человек на свете, который меня понимает.

— Я тебя понимаю.

Норма Джин уставилась на ковер и грызла ноготь.

— Я изобрел тебя, я тебя понимаю. Я единственный, кто принимает твои интересы близко к сердцу, поверь.

— Вы м-меня не изобретали. Я сделала все сама.

Шинн засмеялся.

— Не стоит впадать в метафизику, ясно, дорогая? Ты рассуждаешь, прямо как твой бывший дружок Отто Эсе. А у него, знаешь ли, неприятности… Попал в новый список Совета по контролю за подрывной деятельностью. Так что и от него советую держаться подальше.

— Н-никаких дел с Отто Эсе я б-больше не имею, — заикаясь, пробормотала Норма Джин. — Уже нет. А что это такое, Совет по контролю?..

Шинн поспешно прижал указательный палец к губам. Этим жестом и он, и другие люди из Голливуда пользовались часто. Жест по замыслу должен был выглядеть комично и сопровождаться многозначительным шевелением бровей в стиле Граучо Маркса, но на деле то вовсе не было шуткой, достаточно заглянуть в его испуганные глаза.

— Не важно, милочка. Дело тут вовсе не в Отто Эсе и даже не в Чаплине-младшем. Все дело в «Мэрилин». То есть в тебе.

Норме Джин стало совсем плохо.

— Значит, Отто тоже ш-шантажируют? Но почему?

Шинн молча пожал бесформенными плечами, как бы говоря тем самым: Как знать? Да и кому какое дело?

Норма Джин воскликнула:

— О, ну зачем только люди делают это? Доносят друг на друга! Даже Стерлинг Хейден, я слышала… говорят, он назвал Комитету чьи-то имена. А я так им восхищалась!.. И все эти бедные люди были внесены в черный список, и вылетели с работы, и голливудская десятка в тюрьме! Можно подумать, здесь у нас нацистская Германия, а не Америка. Чарли Чаплин проявил храбрость, отказался с ними сотрудничать и был вынужден покинуть страну! Я восхищаюсь им! Думаю, что и Касс тоже им восхищается, только не хочет признаваться в этом. А Отто Эсе, ну какой из него коммунист, это же просто смешно! Я могу выступить свидетелем в защиту Отто, могу поклясться на Библии. Он всегда говорил, что коммунисты заблуждаются. Он не марксист. Это я могла бы быть марксисткой, если б понимала, о чем он пишет, этот самый Маркс. Это ведь сродни христианству, или я ошибаюсь? Нет, он был прав, этот Карл Маркс! Как он там говорил? «Религия — это опиум для народа». Как пьянство и кино. А коммунисты, они ведь за народ, разве не так? Что ж в этом плохого?

Шинн изумленно слушал эту гневную бессвязную речь. А потом спохватился и сказал громко:

— Все, Норма Джин, хватит! Более чем достаточно.

— Но, мистер Шинн, это ведь несправедливо!

— Ты что, хочешь, чтобы и мы с тобой угодили в список? Что, если этот кабинет прослушивается?.. Что, если, — он ткнул пальцем в сторону приемной, где сидела секретарша, — что, если здесь полно шпионов, которые подслушивают? Черт побери, ты же не настолько тупа, чтоб не понимать этого! Так что прекрати.

— Но разве это справедливо…

— Что? Что именно? Сама жизнь устроена несправедливо. Ты же читала Чехова, да? Или О’Нила? Ты ведь знаешь о Дахау, Освенциме? Homo sapiens — это вид, который уничтожает себе подобных. Пора бы тебе повзрослеть.

— Но, мистер Шинн, я не знаю, как… Я к-как-то не вижу в-взрослых, которыми могла бы восхищаться, даже понимать. — Норма Джин говорила со всей искренностью. В голосе ее звенела мольба. Казалось, она взывала о помощи, готова была пасть перед ним на колени. — Иногда я целыми ночами не сплю! Все думаю, думаю, совершенно запуталась. И Касс, он…

— «Мэрилин» и не надо ничего понимать или думать. О Господи, нет, только не это! Ей всего-то и надо, что быть. Она сногсшибательная красотка, талантлива. Да кто захочет слушать всю эту метафизическую бредятину из таких прелестных губок! Доверься мне, дорогая.

Норма Джин тихо вскрикнула и отступила на шаг. Как будто он ударил ее.

Позже, вспоминая об этом, она вдруг подумает: Кажется, он тогда действительно ударил меня.

— М-может, эта «Мэрилин» скоро умрет, — сказала она. — Может, из этого дебюта ничего не получится. Критики меня возненавидят или не заметят вовсе, и меня вышвырнут с МГМ, как в свое время вышвырнули со Студии. И м-может, так даже лучше будет… для меня и Касса.

И Норма Джин выбежала из кабинета. Шинн бросился следом, пыхтя и задыхаясь, пытался ее догнать. Они пробежали через приемную, где секретарша проводила их изумленным взглядом, вылетели в коридор. И Шинн, бешено раздувая и без того широкие ноздри, яростно крикнул ей вдогонку:

— Ты так считаешь, да? Что ж, поживем, увидим!

Кто эта блондинка? Январский вечер 1950 года. Избегая смотреть на себя в зеркало — слишком уж отчаянным было выражение глаз, — она в очередной раз набрала номер телефона в бунгало на Монтесума-драйв. И в очередной раз аппарат на другом конце провода зазвонил, издавая меланхоличный звук — так может звонить телефон только в пустом доме. Касс рассердился на нее, она это знала. Нет, он не ревновал (о какой ревности может идти речь, ведь он — сын величайшей кинозвезды всех времен!), просто сердился на нее. Ему было противно. Он знал, что Шинн его недолюбливает. И не хотел встречаться с ним на обеде в ресторане «У Энрико». Теперь почти уже девять, и в дамскую комнату начали входить женщины. Возбужденно звенящие голоса, запах духов. Женщины поглядывали на нее. Косились в ее сторону. Одна из них улыбнулась и протянула руку; пальцы, унизанные кольцами, так и впились в ладонь Нормы Джин.