Два года в Испании. 1937—1939 - Овадий Герцович Савич

штурмгвардейцев, разгромили типографию, уничтожили готовый номер, поставили сотрудников к стене и начали опрос. Они курили английские сигареты, у них был изысканный вид, они не твердо знали, как обращаться с оружием. Когда на улице показались два настоящих полицейских, они сбежали. Это были переодетые фашисты.

На рассвете загремели орудия. Бой шел в предместье. По-прежнему кружили над городом самолеты. Шли беженцы. Орудия били совсем близко. Беженцы говорили только об одном: отрезана ли Барселона, успеют ли они уйти.

В полпредстве оставались испанские сотрудники. Они очень волновались. По их настоянию я поехал в ЦК компартии. Там шло заседание. Оно окончилось быстро. Вышли люди, не спавшие уже много ночей. Михе, к которому я подошел, сперва не понял, о чем я говорю, потом сказал:

— Уезжай немедленно!

Я вернулся в полпредство, снял флаг и герб, уложил их в машину. В это время пришел Искарай. Он сказал, что все утро искал типографию, где можно было бы снова отпечатать готовый номер, и все-таки напечатал его в походной типографии армии Эбро — она остановилась в городе на несколько часов.

Мы поехали. Город все пустел, беженцы всё шли, самолеты медленно плыли в воздухе, на перекрестках шныряли подозрительные молодые люди, одни ставни опускались, другие поднимались, редкие прохожие боялись смотреть друг на друга, чтобы не прочесть в чужом взгляде, что все кончено, чтобы не увидеть торжествующего взгляда врага.

Ничего не было известно. Даже военные предупреждали, что, может быть, дорога на Херону отрезана, а Барселона уже окружена.

Мы проехали спокойно. Передав полпреду флаг и герб, я поехал обратно. Это было нелегко: навстречу шла густая толпа беженцев и солдат. Мы доехали до Матаро, в пяти километрах от Барселоны. Здесь у шоссе стояли Хосе Диас, Листер, члены ЦК. Подходили и подъезжали всё новые люди.

В шестнадцать часов первые отряды марокканских войск Франко начали спускаться с горы Тибидабо, только что оставленной войсками Модесто, направляясь к площади Каталонии. Одновременно с горы Монжуич в том же направлении двинулись стройными рядами итальянцы. Испанские части вступали в город с третьей стороны и не столь торжественно: они шли по ровной дороге.

В это же время в ЦК компартии были уничтожены последние документы. Фашисты уже находились за два квартала. Работники ЦК и сотрудники «Френте рохо» сели на грузовики. Один из корпусных командиров вскочил на машину, когда итальянский танк был уже в двухстах метрах от него, около площади Каталонии.

Через час в Матаро из последнего грузовика вышел Искарай. Я усадил его в свою машину, и мы поехали туда, где остановилось полпредство. В большом зале вповалку лежали люди. Искарай упал на пол и сразу заснул.

По дороге шли и шли беженцы. Жены теряли мужей, матери — детей.

5

До войны в городке Фигерасе, в двадцати пяти километрах от французской границы, жило около десяти тысяч человек. За время войны население увеличилось до двадцати пяти тысяч. 1 февраля 1939 года в районе городской черты находилось по меньшей мере тысяч сто.

Раньше можно было пройти городок из конца в конец за пять минут. Сегодня автомобиль тратит полчаса, чтобы добраться до площади и застрять там. Все забито людьми, машинами, тележками, мулами. Густая толпа даже не движется — стоит. На площади, под открытым небом — а сегодня холодно — спят вповалку. Все дома переполнены, в каждой комнате разместилось по нескольку семей — это счастливчики. Что едят эти люди? И едят ли?

На тротуаре стоит Мальро. Пять дней тому назад он заходил ко мне прощаться. Последними словами его было: «Ну, до следующей революции!» Увидев меня, не здороваясь, он спрашивает:

— Были уже в замке?

Узнав, что я еще не был там, он садится в машину.

— Вы должны это видеть своими глазами. Едем.

И ничего больше не объясняет. Машина поднимается в гору. На холме стоит старинный замок с пристройками и конюшнями. Внизу поля, вдалеке лес. Огромный двор так же полон людьми и машинами, как площадь в Фигерасе.

По каким-то переходам, мимо караульных, Мальро ведет меня в кабинет Негрина. Маленькая комнатка, стол и стул. Мальро кидается к стене и с разочарованием говорит:

— Сняли. Когда для Негрина отвели эту комнату, решили повесить что-нибудь на стену. Повесили карту. Как вы думаете — какой страны? Угадайте, даю вам право ошибиться двадцать раз. Если вы на двадцать первый угадаете, я скажу, что вы знаете Испанию.

Это была карта Эфиопии.

В замке — последняя резиденция республиканского правительства. Министерству финансов не хватило места, оно заняло бывшее открытое кафе. Акты лежат на мраморных столиках.

Автомобиль за автомобилем: министры, генералы, чиновники. С ними адъютанты, секретари, машинистки, родственники. Тут же маршируют солдаты: теперь они учатся строю.

В толпе люди находят близких и друзей. Бесконечные рассказы о том, как бежали. Изредка слышен смех, — когда рассказывают, что бежали в чем были, не захватив ни пальто, ни рубашки, ни мыла.

Поэт Эмилио Прадос смотрит вокруг невидящим взглядом и глухо говорит:

— Меня никто не предупредил. Я ушел в последнюю минуту. Попал в какую-то деревню. Как идти дальше? Проехал больной старый генерал и взял меня в свою машину. Он в отставке, ничего не понимает, не знает, зачем уехал. И я ничего не понимаю. Ездим и ничего не можем добиться. А чего добиться — сами не знаем. Если бы у меня был револьвер, я бы покончил с собой. Я не могу жить, если я не нужен Испании. Я не могу жить без нее.

Другой поэт, Маноло Альтолагирре, отводит меня в сторону и говорит с полным убеждением:

— Фашисты напрасно взяли Барселону, им придется кормить население, а нечем. Они обещали, что накормят, и население не простит им. Будет восстание, и мы вернемся.

Оказывается, Альтолагирре состоит в военном министерстве, вчера получил назначение. Министерству именно теперь стали необходимы поэты.

В замке организована столовая. Альтолагирре куда-то