Два года в Испании. 1937—1939 - Овадий Герцович Савич

солдат. Он, не скрываясь, плачет. Остальные военные из комиссии, молча, как на похоронах, прикладывают руки к козырькам и невольно принимают почтительную позу.

Негрин останавливается в Пертюсе, еще на испанской, вернее, на ничьей земле; половина улицы — испанская, половина — французская. Он стоит у окна и смотрит, как проходят солдаты и покорно сдают французским жандармам оружие, которое он с таким трудом добывал.

И вот на мосту — фашисты. Навстречу им выходит французский пограничный офицер и пожимает руку фашистскому офицеру, и приносит ему поздравления. Это видят беженцы и республиканские солдаты, которых гонят в лагеря.

Через Порт-Боу в Сербер по туннелю еще идут солдаты армии Модесто. Фашисты задержались, они идут извилистым берегом. Прошли солдаты, прошли офицеры. Модесто отсылает адъютанта и остается один. Он долго смотрит назад. Кругом никого: республиканцев уже нет, фашистов еще нет. Модесто оборачивается, делает несколько шагов, отдает револьвер французскому жандарму…

8

СУМАСШЕДШИЙ ПЕДРО

(Рассказ)

Капитан любил народное искусство.

Отряд был сформирован в Мадриде. Когда солдаты прибыли в Андалусию и увидали белые домики, ослепительные камни и нестерпимое солнце, они бросились на поиски тени. Капитан отправился на поиски керамики.

Он нашел дом, в окнах которого была выставлена расписная посуда. У входа каменным изваянием сидел толстый крестьянин в широкополой шляпе.

— Это продается? — спросил капитан.

— Иначе зачем бы это выставлялось?

— Можно посмотреть?

Ответа не последовало. Капитан долго ходил по лавке среди тарелок и кувшинов. Хозяин не оборачивался. Капитан крикнул:

— Я хочу купить эти вещи!

— Принесите сюда.

Капитан вынес все, что отобрал. Хозяин назвал цену.

— Я хочу еще одну тарелку. Она висит на стене. Я не могу достать ее.

— Она не продается.

— Почему?

— Потому что я не хочу вставать.

— Но когда-нибудь же вы встанете.

— Только сумасшедшие работают летом.

В конце концов выяснилось, что у хозяина есть племянник, который может достать тарелку, но капитану пришлось самому разыскать его. Племянник был очень молод, молчалив и спокоен. У него были быстрые глаза и кошачьи движения.

Получив тарелку и расплатившись, капитан сказал:

— Вы, может быть, слыхали, хозяин, что республика защищается от фашистов. Я знаток искусства, у меня в Мадриде коллекция, в которой больше вещей, чем в вашей лавке. Не считаете ли вы, что надо помочь республике и что ваша лень помогает ее врагам?

Хозяин сердито пробурчал:

— Только сумасшедшие воюют летом.

Вечером повар отряда, не подозревая ценности андалусской керамики, разбил тарелку, которая якобы не продавалась. Педро Руис, племянник хозяина лавки, вошел в штаб в ту минуту, когда капитан примерами из древней истории доказывал повару, что тот — варвар. Повар, коренной мадридец, лукаво ответил:

— До сих пор я думал, что варвары — фашисты. Стоило разбить тарелку, чтобы узнать, что я ошибался.

Педро, неуклюжий и смущенный, пробормотал:

— У дяди много таких. Я принесу вам другую.

— Это вопрос принципиальный, — сказал капитан. — Я, например, считаю, что всякое неуважение к труду — варварство. А что тебе нужно?

— Вы сказали, что все должны помогать республике. Я всю жизнь работал на дядю. Если республике нужна и моя помощь… я готов.

Капитан забыл на время о тарелках и узнал, что Педро — сирота, служит у дяди батраком, трудится от зари до зари. В доме и в поле работает он один, а дядя в оправдание своей лени зимой ссылается на зиму, точно так же, как летом — на лето.

— Ты хорошо знаешь местность? — спросил капитан.

— Да.

— И с той стороны — тоже?

— Вы — герильерос![2] — вскричал Педро.

Капитан промолчал. Ему показалось, что ветер тронул спокойное строгое лицо Педро — так по стоячей воде проходит зыбь.

— Я всегда мечтал о герильерос, — прошептал Педро.

Через две недели, легко взвалив на плечи тридцать килограммов полной выкладки, он спускался к мелкой, но быстрой речке, цепляясь за кусты и с кошачьей ловкостью избегая того, чтобы из-под ног скатывались камни. Он показывал дорогу пяти другим. Он сказал пожилому сержанту, командиру:

— Тебе надо переменить походку. Ты очень шумишь ногами.

Перейдя реку, он отряхнулся, как собака, и зашагал. Он шел легко, как будто не касаясь земли, и удивлялся, почему другие отстают.

Рассвет они встретили в горах. Они остались на дневку там, где их застало солнце. Тени не было, они изнывали от жажды. К вечеру вода оставалась только во фляжке Педро. Он изредка отхлебывал, полоскал рот и только потом глотал. Когда другие делали по нескольку глотков сразу, он укоризненно качал головой.

Вечером они спустились к колодцу. Их встретили выстрелами. Пришлось сделать большой круг по горам. Один Педро карабкался, как будто на прогулке, остальные еле плелись.

Следующей ночью они спустились к линии железной дороги. Рядом с полотном протекал ручей. Все кинулись к нему. Педро остался на ногах, всматриваясь в темноту.

— Почему ты не пьешь, деревенщина? — спросил сержант.

— Даже заяц сперва слушает, потом пьет.

Пока под шпалы закладывались динамитные патроны, Педро ходил вокруг, как зверь в клетке, и прислушивался. Уже светало, когда он шепнул сержанту:

— Идет. Один.

Все было тихо. Сержант рассмеялся:

— В первый