Два года в Испании. 1937—1939 - Овадий Герцович Савич

если бы вы знали, как больно отдавать горы врагу! Кажется, ничего нет, только камень и деревья, а как больно!.. Фашистам не жаль олив. А кто не жалеет деревья, тот не жалеет и людей.

— Вы тоже жили в горах? — спросила Арасели.

— Нет. Я мадридец. Студент.

И он тихонько запел фальцетом:

Кто сравнится, кто сравнится с населением Мадрида?

— Я изучал философию, — сказал капитан. — Боже, до чего это было глупо! Но разве я знал, что буду командовать батальоном?

— А разве кто-нибудь знал, что его ждет? — ответила Арасели.

— Надо было знать! — с силой сказал капитан. — Надо было! За незнание платят дорого и, главное, долго.

— Мы заплатим, — сказала Арасели. — Ничего нет дольше жизни. А она короткая и совсем не дорогая.

— Неправда! Она дороже всего на свете. И у нее нет ни начала ни конца.

Через несколько дней Арасели сказала отцу, краснея:

— Я больше не Арасели Саэнс, а теперь Арасели Саэнс Монтекин.

Отец не удивился. Ему нравился капитан.

В ту же ночь в Торальбе поднялась тревога. Враги спустились с гор. Снаряды падали на дома. На площадках с оливами фашисты поставили пулеметы и били по деревне. На улицах было смятение, крики, ужас. Капитан Монтекин помчался в штаб, жена бежала за ним. Начальник штаба батальона исчез.

— Недаром я хотел арестовать его! — крикнул Монтекин. — Теперь они знают, сколько нас и как мало у нас винтовок.

Он бросил всех наличных людей в бой и сам побежал с ними, не попрощавшись с женой.

Арасели осталась одна в штабе. Она пыталась вызвать на помощь соседние части, она пыталась собрать крестьян. А снаряды рвались на улицах, и трещал пулемет, и надо было перевязывать раненых. И как раз когда полевой телефон наконец ответил, когда крестьяне с охотничьими ружьями и топорами побежали к околице, а на помощь Арасели пришли перепуганные девушки, — лейтенант, друг капитана, ворвался в штаб, схватил Арасели в охапку, ничего не объяснил, не дал ей забежать к отцу, бросил в автомобиль и погнал его со скоростью полутораста километров в час. Только по дороге он рассказал ей, что Монтекин первым бросился на врагов, был ранен, не захотел уйти, прикрывал отступление остальных и, вероятно, взят в плен. За несколько минут до того, как он остался один, он крикнул лейтенанту:

— Арасели! Арасели!

И лейтенант понял, что должен спасти жену капитана, потому что фашисты окружают деревню.

Уже в Барселоне Арасели встретила крестьянина, перешедшего фронт, и он рассказал ей, что фашисты, заняв деревню, первым расстреляли ее отца. Его поставили спиной к стене школы, лицом — к горам.

Впервые в жизни, одинокая, она была в большом городе. Она сказала в молодежном комитете:

— Я ничего не умею. Но я готова делать все, что угодно. И полы я мою не хуже других.

Она работала так, как работают люди, которые боятся свободной минуты, чтобы не сойти с ума.

Ее иногда называли безмужней вдовой, а брак ее — фронтовым. Она ничего на это не отвечала.

Через год Красный Крест доставил ей письмо, очень давнее. Монтекин был жив. Он находился в плену. Он написал всего несколько слов, зная, что их прочтут десятки глаз. Фашистам письмо показалось, по-видимому, безобидным. Но Арасели прочла его по-своему.

— Он собирается бежать, — сказала она в комитете. — Теперь он, может быть, уже убежал. А тогда его рана еще не зажила.

Никто не мог понять, где она это вычитала. Она объяснила:

— Он пишет: «Я почти здоров». Он не стал бы огорчать меня, если бы не хотел на что-то намекнуть. Еще он пишет: «Наш прерванный день снова придет». Это день нашей свадьбы. «Разлука будет короткой».

И, не слушая ни возражений, ни утешений, она прибавляла:

— Жизнь длиннее.

Писем больше не было. Фашисты подходили к Барселоне.

Капитан Монтекин действительно бежал из плена. Он долго бродил в горах один, оборванный, безоружный, голодный. Потом он встретил нескольких других беглецов. Вместе они напали на двух гражданских гвардейцев. Одного из них гвардейцы убили, но остальные завладели двумя винтовками. Потом их стало десять и двадцать, и винтовки появились у каждого.

Арасели узнала об этом уже во Франции, через контрабандистов. В ночь величайшего испанского несчастья она вместе с другими женщинами перешла границу, и французские жандармы подгоняли их прикладами и отобрали у них тощие узелки.

В лагере ветер ходил по баракам, люди хлебали пустой суп, женщины рожали, и дети болели рядом.

Арасели ухаживала за больными и за детьми. Она писала письма за неграмотных, она вела все разговоры с начальством, и старый жандарм говорил ей:

— Если бы все женщины были такие, как вы, мадемуазель! Простите, я не могу поверить, что вы замужем, и говорить вам: мадам.

Она провела в лагере несколько лет. Бежать? Куда? Зачем? И как оставить больных?

Во Францию пришли немцы. Маршал Петэн собирался выдать Арасели генералу Франко. Тогда она бежала.

Она присоединилась к французским патриотам. Она ухаживала за ними, как мать. Она выполняла любые поручения. Она печатала и разбрасывала листовки, она ходила по деревням, ездила из города в город.

— Это преступление — посылать вас на риск, — говорил ей начальник отряда, — но у вас такой невинный вид! Никто не подумает, что вы способны солгать.

— Я и не способна, — кротко отвечала она.