Два года в Испании. 1937—1939 - Овадий Герцович Савич

Но Педро не слышал этого. Он кинул уже на бегу:

— Тише! Подожди!

И исчез.

Через четверть часа повидавший виды сержант присел от изумления: Педро, держа две винтовки в одной руке, вел на поясе, как корову, гражданского гвардейца, который мотал головой и упирался. Рот пленного был заткнут тряпкой, руки связаны.

— Больше никого нет, — сказал Педро спокойно, как будто и в самом деле пригнал корову. — Этот обходил путь. Он шел по шпалам, и я услыхал, как рельсы пели. Я пропустил его и взял сзади.

Они подошли к деревне. Было уже поздно, на дороге их могли обнаружить. У самой околицы, за ручьем, росли густые камыши. Там они пролежали весь день, не шевелясь и не поднимая голов. Пленного уложили между двумя герильерос. Он лежал со связанными руками и заткнутым ртом, выкатывал глаза и багровел. Нельзя было ни курить, ни разговаривать. По дороге проходили крестьяне, солдаты, гражданские гвардейцы. Лежать было мучительно, затекало все тело. Днем раздался сильный взрыв. Герильерос радостно переглянулись. Вскоре все население деревни, женщины, дети, старики побежали к железной дороге. Солнце уже заходило, когда крестьяне начали возвращаться. Они шли усталые. Когда стало совсем темно, сержант шепнул:

— Я иду в деревню. Ждите меня до двенадцати.

Он вернулся через два часа. Эти часы были самыми томительными. Каждый шорох казался приближающимся топотом.

Шли всю ночь. Сержант рассказал, что взорвался воинский поезд, погибло много фашистских солдат и три офицера. Жителей деревни заставили носить трупы.

— Ладно, Педро, — сказал капитан, выслушав доклад сержанта и допросив пленного, — годишься.

К капитану пришли крестьяне. Они сказали:

— Республике нужно оливковое масло. Республика просит нас собрать как можно больше оливок. А наши рощи лежат как раз между линиями. Не наши руки, а пулеметы стряхивают оливки с деревьев. Если это нужно, мы выйдем на сбор ночью. Только нам необходима охрана.

Ночью Педро вместе с крестьянами пошел собирать оливки. Крестьяне боялись заходить далеко. Педро с корзиной в руках подполз к самому краю рощи. До вражеских окопов оставалось метров двадцать. Оливковая роща — редкая, оливковые деревья — невысокие, укрытия они не дают. Лежа на земле, Педро тряс стволы, и оливки падали ему на голову, на плечи, на спину. Ночь была тиха, воздух неподвижен. Но казалось, что резкий ветер гнет деревья и шумит в листве: это крестьяне сбивали оливки. Фашисты услышали шум. Затрещал пулемет. Педро прижался к земле. Ударила артиллерия. Снаряды с воем летели над головой Педро, рвались в роще, с корнями вырывая деревья, ломая стволы и ветки. Педро был отрезан от своих огневой завесой. Он не думал о том, что его могут убить или взять в плен. Ему до слез было жаль олив и урожая. Он не выдержал и крикнул:

— Зачем уничтожать добро?

Его никто не услыхал.

Давно был убит капитан. Он так и не успел отправить керамику в Мадрид, штабные ели на расписных тарелках, тарелки бились. Педро уже много раз побывал на той стороне. Два раза он был ранен. Его произвели в сержанты, и теперь он командовал группой.

Фашистские самолеты разбомбили деревню. Одна бомба попала в лавку с керамикой. Дядя Педро долго сидел среди обломков и черепков так же неподвижно, как раньше у входа. Потом он исчез.

Педро попросил у командира разрешения отправиться одному на ту сторону, в деревню, где жили родственники дяди. Он был убежден, что дядя ушел к фашистам.

— Лавки у него больше нет, работника нет. Здесь его ничто больше не держит, а душа зовет его туда.

Ночное шоссе было пусто. Педро шел быстро. Он нагнал две тени и по треуголкам узнал гражданских гвардейцев. Он пошел за ними, прячась в тени деревьев. Гвардейцы говорили о том, что скоро на фронте что-то должно произойти: получены новые сведения, которые сообщил какой-то перебежчик.

Держась в тени, переползая от стены к стене, Педро подкрался к дому, в котором жили дядины родственники. В окне горел свет. Он заглянул; дядя сидел у постели и дремал, ленясь раздеться. Он был один.

Когда Педро вырос перед ним с гранатой в руке, он неуверенно прошептал:

— Я закричу.

— Попробуй.

— Педро, дурак, — зашептал дядя, — красные уже побеждены, тебя расстреляют. Разве я тебя не любил? Расскажи, что знаешь, и наши тебя не тронут, а я дам тебе снова работу…

Педро не спускал с него глаз и чуть-чуть улыбался.

— Только сумасшедшие с красными. У меня нет детей, ты мой наследник. Только сумасшедшие отказываются от земли.

Педро молчал. Дядя попробовал возвысить голос — авось услышат другие. Педро улыбнулся чуточку шире прежнего и поднял руку с гранатой. Улыбка пугала дядю больше гранаты, он никогда раньше не видел, чтобы Педро улыбался. Он спросил прежним шепотом:

— Что ты хочешь? Зачем пришел?

Педро молчал.

— Ведь тебе не нужна моя жизнь, — пролепетал Дядя.

— Зато тебе нужны наши оливы, — спокойно ответил Педро. — Что ты рассказал фашистам?

— Ничего!

— Лжешь!

И дядя опять увидел странную улыбку. Он заторопился:

— Я не мог промолчать… Они спрашивали… Иначе они бы меня…

Улыбка племянника сводила его с ума.

На другой день республиканское командование приказало спешно возвести укрепления там, где их не было, а неохранявшаяся переправа была взята под прицел артиллерии.

— Что ты сделал с дядей? — спросил командир.

— Я связал его и надел ему на голову горшок. Хороший горшок, дорогой. Покойный капитан дал бы за него большие деньги.

Педро стал лейтенантом и неизменным