Два года в Испании. 1937—1939 - Овадий Герцович Савич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Наконец-то и я что-нибудь сделал!
В столовой обедает несколько тысяч человек. Она предназначена для чиновников, но за столами сидят женщины, старики, дети, рабочие, крестьяне. Видно, никому не отказывают. Обед состоит из супа — много воды, горсть риса и запах трески, — из куска недопеченного хлеба и стакана вина. Я уступаю женщине с детьми свою порцию супа, и она не знает, как благодарить. Поев, люди начинают улыбаться. Заговаривают с незнакомыми, ужасаются, ахают, потом смеются. Похоже на буфет небольшой пересадочной станции. Но пассажиры отправляются в изгнание.
6
Заседание кортесов было назначено на десять часов вечера. Журналисты томились весь день: из предосторожности им не сообщили, когда начало. В огромном замке были погашены все огни на случай, если бы фашисты оказались осведомленнее журналистов. Мы шли по острым камням, не различая ничего, кроме стен, спотыкаясь и ругаясь вполголоса.
У самого дальнего корпуса перед дверью стоял часовой в длинных белых перчатках с раструбами, в форме президентской гвардии. Узнавая министров и офицеров, он брал винтовку на караул.
Длинная узкая каменная лестница, тускло освещенная слабой лампочкой, вела в подвал. Ступеньки были покрыты ковровой дорожкой. Но ее не хватило, первые и последние ступеньки были оголены и грязны.
Подвал походил на катакомбы. Там тоже было полутемно. Колонны делили помещение пополам. Первая половина была пуста. Во второй стояли ряды стульев, небольшой стол для президиума, стол подлиннее для правительства. Здесь люди теснились, и некоторым пришлось простоять все заседание. Из-за столбов и арок нельзя было расставить мебель иначе.
За столом правительства сидели министры в полном составе. С краю — Негрин, рядом с ним Альварес дель Вайо, затем Урибе. Один из министров просидел все заседание, закрыв лицо руками. Некоторые были небриты, все смертельно устали. Негрин сильно горбился.
Присутствовало шестьдесят четыре депутата. А ведь в кортесах их было четыреста с лишним и большинство принадлежало к Народному фронту.
Кроме министров и депутатов в зале присутствовали несколько высших офицеров и чиновников, десяток иностранных и десяток испанских журналистов и караульные.
Заседание открылось с большим опозданием. Председатель Мартинес дель Баррио сказал:
— Пусть никого не удивляет, что кортесы собрались в Фигерасе, в этом замке. Пока свободная Испания владеет хотя бы одной скалой, обрывающейся в море, и на скале соберутся кортесы.
Затем были оглашены какие-то незначительные постановления. Утвердили правительственные распоряжения. Они частично относились к Барселоне, а Барселона уже пять дней была в руках фашистов. Ассигновали какую-то сумму на канцелярские расходы. Секретарь оглашал все это монотонной неразборчивой скороговоркой. Его никто не слушал. Затем слово было предоставлено Негрину.
Перед ним лежала бумажка. Он читал ее глухим слабым голосом. Он стоял сгорбившись и ни на кого не смотрел. В середине чтения он отшвырнул бумажку, и она медленно упала на пол. Отшвырнул с презрением и нетерпением, вышел из-за стола — шага на два, больше некуда было. Он отделился от министров и ни к кому не присоединился. Глаза его были опущены. Он их так ни разу и не поднял. Говорить он стал медленнее, раздельнее — не громче, но явственнее. Он старался сделать тон своей речи бесстрастным. Это ему почти удавалось.
Сперва он говорил о том же, о чем говорили всегда. Это не конец. Еще есть Мадрид. Есть армия. Армия героична. Правительство продолжает борьбу. У врага вооружение. Нужны сверхчеловеческие усилия.
Затем, говоря о том, как державы, создавшие комитет по невмешательству, удушали Испанию, он сказал:
— Законное правительство республики было поставлено в положение пиратов, которым приходится доставать оружие тайком, доставать его где только можно, переплачивать, везти контрабандой, покупать у ростовщиков, у бандитов, даже у врагов. Сегодня я не вижу больше оснований, сеньоры депутаты, по которым я должен был бы умолчать перед вами, что правительство так и поступало. Да, мы были контрабандистами, да, мы нарушали международные правила, придуманные против нас и сковывающие нас по рукам и ногам, мы приобретали оружие, где только могли. И я опять-таки не вижу сегодня оснований, чтобы скрыть от вас, что мы покупали оружие и в Германии, и в Италии.
В конце речи он заговорил (так по-испански!) об истории и философии истории:
— Народам, как и отдельным людям, нужны испытания. Одни удачи расслабляют. Дух народа в несчастье иногда просыпается и горит ярче, чем в счастье. Народ знает не только победы, но и поражения, он не умирает. Не он виноват в том, что его несчастье длится веками. С нами тоже случилось несчастье. Все равно, будут ли винить нас, или оправдают, история не вычеркнет нас, народ нас не забудет. У счастливых и несчастных разная судьба, но она для каждого — своя. Путь народа к прогрессу порой бывает слишком длинным, слишком трудным. Что делать, это наш путь.
Слово «победа», на которое так щедры бывали прежде ораторы, он произнес только раз — последним:
— Когда испанский народ, великолепный и героический, создавший изумительную армию, которая отступает только потому, что у нее нет оружия, — когда наш народ осознает свой путь, тогда и придет победа.
Никто не стенографировал заседания. Не знаю, сохранился ли протокол его. Цитирую по своим заметкам.
Аплодировали мало.
Один из депутатов от имени всех представленных на заседании фракций предложил обратиться с воззванием к армии и народу. Депутат говорил о высокой чести, выпавшей ему на долю, о священных традициях демократии. С искренним волнением заявил он, что каждый солдат заслужил вечную благодарность родины, что кортесы должны низко склониться перед небывалым героизмом первой испанской Народной армии. Воззвание было составлено так же красиво. Когда депутат огласил его, несколько человек в публике прослезились.
Председатель сказал:
— Приступаю к голосованию. Кто за то, чтобы принять обращение? Для упрощения процедуры, а также для того, чтобы секретарь мог проверить список присутствующих депутатов, предлагаю следующий порядок: каждый депутат сам называет свое имя и прибавляет к нему только одно слово: да или нет.
Первым встал председатель совета министров: