Дорогая, я дома - Дмитрий Петровский

бесспорно – и о его довеске – от этих мыслей Хелленхаузену перехватывало дыхание, так, что он закашлялся, неудачно сплюнул, лихорадочно зашарил руками в поисках салфетки, чтобы не испортить шарф – и в итоге вытерся листком бумаги с изображением пиджака и норвежского флага.

Райнер Косински, подобно Бритте, возвращался домой на метро – но по другой ветке, и ехать ему было долго. Собственно, Косински была не настоящая его фамилия, это была фамилия его жены, которую он взял для смеха – потому что существовал настоящий Райнер Косински, лесопромышленник, а он как раз придумал кое-какой бизнес – и вот будет здорово, если их начнут путать! Бизнес не заладился, прогорел подчистую, даже фамилия не помогла – но он успел вступить в пару комитетов и, наслаждаясь результатами путаницы, важно в них заседал. Поначалу он даже старался подбирать галстуки и рубашки, но потом бросил это дело – то, что эти господа принимали его настоящую каждодневную одежду за милую эксцентричную выходку, приводило его в тайный безудержный восторг. Циник и анархист, получатель пособия по безработице, Косински с удовлетворением отмечал остановку то одного, то другого немецкого завода, забастовки, появление китайских рабочих и китайских солдат, возведение мечетей и обвал новостроек. Не работать и получать больше денег, чем когда работаешь – прелестно, а вовсе прелестно – наблюдать крах содержащего тебя государства, смотреть, как профессиональные тунеядцы, к которым он причислял и себя, заставляют высокопоставленных крыс метаться в поисках все новых и новых средств для содержания его величества безработного – основного избирателя в этой стране. А плакат – плакат он им сделает… Сфотографирует свою жену в рукавицах, спецовке и с бензопилой в руках, на фоне каких-нибудь пеньков. Эта курица Бритта умрет от восторга. Повесит плакат над кроватью и будет мастурбировать на него каждый вечер.

Самолет Вебера, пропустив вперед китайский транспортник, приземлился в аэропорту Базеля почти ночью. Вебер спешил – да и цветочная лавка была уже закрыта, так что букет он решил купить на следующий день. Черный большой автомобиль по лесным дорогам отвез его в лес, оставил у особняка, отчалил, выхватывая фарами холмики и случайные сплетения ветвей. Дома старый авиапромышленник, как всегда, переоделся, заново расчесал перед зеркалом уже почти полностью белые волосы, по винтовой лесенке спустился в подвал, с каждым шагом отмечая, как исчезает раздражение от бесцельно проведенного дня. Уже практически у входа в обитую черным бархатом камеру, сразу за железной дверью с кодовым замком, ждали его жена и дочь, жена – несколько поодаль, насколько хватало цепи.

– Дорогая, я дома, – сказал он ей с мягкой улыбкой, и она приняла пиджак, встретив с давних пор заведенным вопросом:

– Дорогой, тебе чай или кофе?

– Кофе. С коньяком, – отвечал он, усаживаясь по-домашнему, в рубашке и в жилетке, расслабив галстук и откинувшись в кресле. Здесь был приятный полумрак, мягко-желтый свет лампочек фирмы его отца, отраженный хрустальными подвесками люстры, и нежно-бирюзовый – торшера в зеленом абажуре. Подвески чуть покачивались, встревоженные его грузным движением, синие тени подрагивали – он сонно рассказывал семье о том, как глупо получилось сегодня с заседанием, и жена Кира, которая раньше вслушивалась в эти разговоры с волнением, пытаясь уловить в них какое-то тайное послание, свежий ветер с воли, – теперь просто вежливо кивала и иногда вставляла ничего не значащие вопросы, а для его очаровательной дочки Лили этот рассказ был и вовсе набором звуков, вроде музыки, потому что она, рожденная здесь и никогда не покидавшая бархатной комнаты, не могла себе такое собрание представить, и Вебер про себя тихо радовался тому, что никогда и не сможет. На столе лежала стопка носовых платков, украшенных монограммой Л. В.: Лиля, послушная дочь, заботилась об отце.

– Лиля, поставь, пожалуйста, музыку, – просил он, разморенный кофе, и коньяком, и нежным теплом подвала – молодая девушка с легким поклоном вставала, брала с полки пластинку, протирала, рассматривая на свет, и лунная дорожка пробегала по черным, как вода подземного озера, бороздкам – и вот уже «Парсифаль» приглушенно-торжественно плыл по бархатному подвалу, сонно колеблясь и убаюкивая. Моцарт и Вагнер, Рембрандт и Дюрер – никому из них не требовалось кричать, а тем более убивать, чтобы привлечь слушателей и зрителей к своему искусству. Вебер то засыпал, то просыпался, и ему снился самый счастливый из снов – будто он выходит из дома, опираясь на трость – но вместо леса вокруг видит булыжную мостовую и старую церковь, часы на которой созывают прихожан на службу, а автомобили, больше похожие на кареты, медленно дребезжат по камням, в то время как мужчины, все в пиджаках и жилетках, в шляпах или автомобильных беретах, неторопливо подтягиваются к церкви. А из дома вслед за ним выходит женщина, белая и вся в белом, с длинными волосами, рыжими, как солнечные лучи, светящаяся, светлая мама – и трость в руке оказывается не тростью, а зайчиком, оставленным в подвале во время первой бомбежки Гамбурга.

А пока Вебер засыпал, Дитмар Шульце, еще один член клуба социально ответственных предпринимателей, гнал свой «Фольксваген-Фаэтон» по автобану. Дела его были дрянь как никогда – даже в худшие годы он не мог и подумать о трехмесячной задолженности по зарплате своим сотрудникам. Банкротство нависало за спиной. Раскачивалось, как маятник, плавно набиравший ход и готовый вот-вот ударить. И тогда – все.

Этот чертов клуб нужен был ему только для дружбы со Штееге и еще с фон Анненом, которого он ненавидел, но от поисковиков которого зависело так много.

– Иностранцы, – злобно рычал он в стекло, в черную ночь, на бесконечную черную дорогу, – в моей фирме работают иностранцы, подумать только… Суки! Долбаные суки!

Место, куда ехал Шульце, было тоже клубом, но клубом другого рода – там посетители могли за довольно крупную сумму насладиться так называемым адаптером доктора Блашке, хитрой машиной виртуальной реальности, дающей полную иллюзию присутствия в другом месте, в другом теле, в другом мире. Дитмар торопился туда – он хотел как можно скорее облачиться в фольгированные доспехи, подключиться к проводкам, лечь в специальное кресло-ванну – и очнуться в параллельной реальности, стать молодым белокурым красавцем, почувствовать тяжесть автоматической винтовки и медленно, вдумчиво, терпеливо целясь, перестрелять всех чертовых леваков, всех социально ответственных, всех толерантных, а главное – всех вонючих китаез, которые так безнадежно все испоганили. А возможно, когда-нибудь, если он выберется из этого чертова кризиса, если появятся деньги – он даст доктору Блашке фото Бритты, и добрый доктор оцифрует ее, подселит в волшебный виртуальный мир. Там у