Дорогая, я дома - Дмитрий Петровский

директор каталога, торгующего по рассылке, Вальтер фон Аннен, совладелец одной из поисковых машин, Райнер Косински, импортер леса, еще несколько фигур в костюмах, хотя кое-кто пришел без галстука, а Косински, в свитере и с косматой бородой, в полном соответствии с родом занятий напоминал лесоруба. Бритта Кушель, председатель собрания, депутат от социал-демократической партии, член комитета по интеграции и чрезвычайной комиссии по дискриминации, объявляла повестку. Минута, на которую присутствующие вытянулись, склонив лица к овальному красного дерева столу и рассматривая свои отражения в лакировке, продлилась ровно двадцать секунд. Шумно выдохнув, госпожа Кушель подала знак, что можно садиться. Облегченно загрохотали стулья, предприниматели заняли свои места.

– Этот печальный случай, однако, способствовал тому, что у нас сегодня есть гость, оказавший нам честь и согласившийся прийти на наше заседание. Дамы и господа, господин Людвиг Вебер, владелец «Дойче Люфттранспорт груп», близкий друг и непосредственный начальник горячо любимого нами Вольфганга.

Людвиг Вебер молча поклонился и снова опустил глаза. История эта с самого начала его раздражала. Он приехал на похороны и хотел остаться незамеченным, пять часов до самолета надеялся скоротать в любимом французском ресторанчике, неторопливо съесть свой любимый филе-миньон а-ля Росин, который там прекрасно готовили, запить терпким красным вином, что тяжело ложилось в желудке и так хорошо предваряло сон в кресле первого класса рейса на Базель. Но Бритта, которая как-то его узнала, подлетела к нему среди унылой кладбищенской зелени, зашептала соболезнования и повлекла под руку, ломая его маршрут, – Бритта вытащила его и теперь гордо смотрела, как на ценный трофей. Коротко стриженная, коренастая, одетая в мужского покроя деловой костюм, который сидел на ней уж очень неряшливо, с короткими ногтями, кое-как покрытыми бесцветным лаком, – Бритта была ему неприятна. Наверное, он сумел бы решительно отказаться, придумал бы отговорку, если бы цепкая баба вдруг не вспомнила о его отце.

– Ваш отец, господин Вебер, ведь он был социалистом и пострадал от нацизма, не так ли? – Она старалась приладиться к его походке, но слишком торопилась, мяла траву плоскими туфлями без каблуков, и ее торопливость странно передавалась и ему.

– Да, в некотором роде, – ответил Людвиг, припоминая, что отец и вправду ходил на партийные собрания. – Дама позволит? – спросил он, доставая трубку, и Бритта возмущенно замахала руками.

– Ну конечно, господин Вебер, зачем вы спрашиваете, я тоже курю! – Она быстро вытащила из сумки пачку «Голуаз», Вебер брезгливо отметил, что пачка мятая, дизайн – ужасный, и из всех углов ее сыпались мелкие крошки табака. – Со мной вы можете запросто, я не из тех, кто паркуется на стоянке «для женщин». Ну так что, вы присоединитесь к нам?

– О, вы управляете автомобилем? – спросил Вебер, и Бритта снова вспыхнула, а момент для того, чтобы отказаться, был безвозвратно упущен.

И теперь он сидел в переговорной, на двенадцатом этаже невозможно унылой новостройки, с которого открывался вид на Франкфурт, ряды мрачных зданий на набережной, и из всего пейзажа только река, катившая мимо холодные волны, была достойна того, чтобы на нее смотреть.

Во французском ресторанчике стены двора были тщательно декорированы, по ним вился зеленый плющ, а они сами являли собой вид культивированного запустения. Под шамбертен Кло-де-Без хорошо думалось о Моцарте и Вагнере, о Диккенсе и Томасе Манне, о каменной незыблемости и мудрости культуры, а Вебер, у которого были и вкус, и деньги, видел себя ее счастливым знатоком и потребителем. Но отсюда, из панорамного окна, культура эта представала рядами бетонных монолитов, подставок под телевизионные антенны, мест прописки и адресов получателей социального пособия. Белый воздух был воздухом похмелья после вечеринки, воздухом усталого согласия – никто не выбирал эту жизнь, и никто не знал, как же так все вышло, но теперь большинство жили именно здесь и именно так.

– Вы все, конечно, в курсе ужасных событий, которые произошли в Норвегии, – тем временем вещала Бритта. – События прискорбные, которые никого не могут оставить равнодушным. Тем более нас, потому что все мы, те, кто решил сделать свой бизнес социально ответственным, – в ответе за многих людей.

События и вправду были безобразно шумными, почти непристойными. В Норвегии молодой предприниматель, владелец фирмы по производству программного обеспечения, в выходные переоделся в полицейскую форму и высадился на острове, где правящая партия страны устраивала летний лагерь для детей. Молодой норвежец вставил в уши наушники, поставил на своем айподе композицию Клинта Массела «Lux Aeterna», некогда звучавшую в фильме «Трилогия Кольца», вытащил из заплечного мешка автоматическую винтовку и открыл по детям огонь. Стрелял он неторопливо, перезаряжал аккуратно, а дети, ошеломленные происходившим, даже не пытались убегать от белокурого стрелка в полицейской форме. К тому моменту, как прибыла настоящая полиция, он успел убить около сотни человек. Офицеру, ошарашенному не меньше детей, он сдался без сопротивления, с улыбкой на тонких бескровных губах. На следующий день стало известно, что убийца готовил преступление долгие годы и, перед тем как в последний раз покинуть дом, опубликовал в интернете семисотстраничный документ, в котором высказал мысли о том, что европейское общество находится в глубоком кризисе и только радикальные меры способны его разрешить. Норвежский стрелок требовал отказа от понятий толерантности и политкорректности и возвращения Европы к ценностям пятидесятых годов. Несмотря на поспешное удаление документа со всех серверов, он молниеносно разошелся среди интернет-пользователей, а фотографии, на которых стрелок красовался то в парадной офицерской форме с эполетами и шнурами, то в резиновом, похожем на водолазный, костюме, целящимся в пустоту из своей знаменитой винтовки, – украсили передовицы газет.

И пока Бритта взволнованно докладывала о том, как общество отреагировало на неслыханную трагедию, Вебер обреченно думал о том, что этого следовало ожидать, и о том, в каком мире они живут, если для того, чтобы опубликовать свои мысли и быть услышанным, человеку приходится устраивать промоакцию с таким количеством жертв.

Мысли текли медленно, в два этажа, и на втором этаже помещался его сын от второго брака, Карстен перекати-поле, Карстен растерянный, тратящий деньги неизвестно на что и, слава богу, уже слишком взрослый, чтобы оказаться в подобном лагере. Мысли о сыне плавно перетекали в мысли о дочери, бледнолицей красавице Лиле, тихой и воспитанной, которая умела вышивать, чисто говорила на двух языках, не знала наркотиков и социальных сетей. Она не знала о феминизме, не знала этой отвратительной лжи о равенстве полов – в то время как для Бритты Кушель эта легенда – единственное извинение ее существования.

У Бритты желтоватые зубы, бледная кожа и обкусанный ноготь на большом пальце правой руки.

– Министр внутренних дел Норвегии