Дорогая, я дома - Дмитрий Петровский

значительному, более крупному, знающему, чего он хочет, а чего – нет. Патрик Хелленхаузен подумал, что Вебер зря так нелюдим – на некоторых мероприятиях его старозаветность, бесспорно, бросилась бы в глаза, и он стал бы модным персонажем – в своем древнем возрасте. Маркус Штееге пожалел, что не успел сказать пару слов со старым знакомым – ведь Цанг умер, а кто займет его место? У него, Штееге, есть пара предложений, а может, чем черт не шутит…

Вальтер фон Аннен все водил пальцем по айпаду и в установившейся тишине вдруг тихо сказал:

– Да, состоял.

– Что? – одновременно спросили несколько голосов.

– Норвежский стрелок состоял в одном фонде, поощрявшем социально ответственный бизнес. Назывался он «Комитет добрых дел».

Двумя часами позже большой застекленный лифт спускался по прозрачной шахте вниз, в темную ночь, и снаружи казался маленьким инопланетным болидом, сияющим, теплым, бесшумно идущим на посадку в опасной близости от серой стены офисного здания. В вестибюле пожимались руки, Бритта устало улыбалась, благодарила и желала приятного вечера. Прощаясь с бородатым лесорубом, она на секунду задержала его руку в своей.

– Господин Косинский, ваш последний взнос… Банк почему-то не принял чек…

– О, простите, – Косински снова продемонстрировал улыбку Распутина, – банк опять шалит. Дайте мне пару дней, я все улажу.

* * *

Вальтер фон Аннен завернул за угол, отделившись от группки выходивших из здания, танцующим движением обогнул черный борт поданной машины и опустился на заднее сиденье. Автомобиль тут же тронулся, а пустые, как витрины съехавшего и не нашедшего нового владельца магазина, улицы светились за его окнами приглушенным светом. Вот где-то вверху светофор вспыхнул красным огнем, и его, как волну, подхватили стоп-сигналы впереди идущих машин – дорога на секунду напомнила серверную, где по контрольным панелям вдруг побежали тревожные красные огоньки отказов. Одинокий пешеход, подросток-цыганенок, замер на тротуаре, и крошечный белый значок «Мерседеса» на внутренней стороне тонированного стекла автомобиля фон Аннена на несколько секунд остановился перекрестьем своих трех лучей у него на груди – словно взял на прицел. Фон Аннен, усмехнувшись, вытащил свой айпад, на котором уже несколько дней подряд был открыт манифест норвежского стрелка «Европа 2043». Фон Аннен читал, улыбаясь, находя многие замечания дельными, и вообще цепь рассуждений серийного убийцы своей простотой и неоспоримостью напоминала ему крик маленького мальчика о том, что король уже много часов неодет. Норвежец писал, что женщины должны снова стать женщинами, а мужчины мужчинами, что сексуальная ориентация – это личное дело, а не достояние широкой общественности, что приезжий должен уважать традиции принимающей его страны, а не наоборот. Писал и о том, что люди неравны и никогда равны не будут, а попытка уравнять граждан культурно уже привела Европу к той же катастрофе, к какой пришел Советский Союз после попытки уравнять их экономически.

Но Вальтер фон Аннен был хорошим придворным, он знал: согласие с тем, что король голый, может стоить ему карьеры, – и потому манифест он читал только в своей машине, когда рядом никого не было. А где-то в Бразилии, под Буэнос-Айресом, в обдуваемых вентилятором белых комнатах стояли несколько маленьких серверов, один из которых, купленный через подставное лицо, принадлежал фон Аннену, и на нем в открытом доступе лежал все тот же манифест, и на каждом скачивании Вальтер немного зарабатывал, – потому что знал: люди, пусть даже самые темные, ищут правду и всегда рады увидеть ее – особенно если она запретная. Он двинул пальцем по экрану планшетника, перевернул страницу и при этом снова с удовольствием посмотрел на часы – золотой Tourbillion. Никто никогда не смог бы сказать, сколько стоит эта игрушка на самом деле. Он купил их за двести долларов в Таиланде, а сколько стоило их производство на безымянном китайском заводе, он не рискнул бы даже предположить.

Бритта Кушель прошла несколько шагов до станции – она демонстративно ездила на метро. Каждый вечер Франкфурт вставал мрачной скалой, чуть подсвеченной снизу, как лицо в фильмах ужасов, – ей было страшно из-за этих больших нелюдимых домов, а еще накатывала странная и как будто необъяснимая горечь, хотя Бритта считала, что необъяснимое бывает только в дамских романах. Вагон метро щелкнул дверцами, черная труба надвинулась и загрохотала за открытыми окнами, побежали бетонные стены с крюками, провода и шланги, где-то тоннель раздался в стороны, и на долю секунды в черной выемке в стене мелькнуло человеческое лицо, до боли похожее на лицо Людвига Вебера. Чертов старик ушел, выказав столько неуважения к их работе, ее работе, он вообще не принял ее всерьез, как все мужчины. В тот день ей казалось, что и Шульце, и Штееге, и даже предприимчивый и добродетельный фон Аннен не принимают всерьез ни ее, ни ее затею. Только Косински, кажется, правильно все понял. Молодые парни сидели напротив, очки и прыщи, склонились над своими айфонами и что-то усердно писали, турецкие подростки прошли мимо, один, пробегая, выбил айфон взмахом руки, крышка заскакала по полу – и во всем этом было что-то не так, давно не так, непоправимо не так.

Она вышла через три остановки – ее дом был рядом со станцией, большая квартира на целый этаж, двери лифта открывались прямо в нее. Когда двери закрывались – наступал полумрак, в котором светились зеленые цифры на холодильнике и красные – на плите, тихо гудел кондиционер, разгоняя волны сухого холодного воздуха по пустой и гулкой квартире. Над большой двуспальной кроватью в эркере мелькали картинки на плазменной панели – огромный африканец, полуголый, ленивый, ничем не занятый и сутками глядящий в телевизор, каждый вечер ждал ее здесь. Впрочем, как на последней волне отчаяния подумалось Бритте, он, может, только говорил, что ждал, а кто его знает, где он был все это время.

А Патрик Хелленхаузен, развалившись на заднем сиденье такси, тоже удалялся в вечернюю, расцвеченную редкими рубиновыми огнями темноту – его ждали, вернее, его ждала девушка, которая, впрочем, была не совсем девушка или не совсем еще девушка. Если быть точным, несколько лет назад она была прооперирована, но не до конца – так что получилась девушка с секретом, или, как он любил выражаться, девушка с довеском. И при мысли о ней, или не совсем о ней, но уже и не о нем, а о чем-то сладко и стыдно среднем между этими двумя крайностями, о его длинных стройных ногах, упругой попке, но при этом – о ее бесстыдных одеждах и литой груди, о ее матовой и безукоризненно гладкой коже, но –