Дорогая, я дома - Дмитрий Петровский

Дома прямо с лестницы пахнет борщом. Когда мы еще только познакомились, Светка приглашала меня домой и варила борщ – ее коронное блюдо. Она очень старалась сделать все как надо, и мне не хотелось говорить, что я вообще-то борщ не люблю, меня мать в детстве задолбала борщом этим – и я сказал, что вкусно, как у мамы. С тех пор она мне его готовит, типа, хочет сделать приятное. Она выходит в коридор, когда я поворачиваю ключ – в тапочках поверх колготок, в домашнем платье и переднике, заляпанном спереди красным. Она совсем маленького роста, волосы забраны в хвостик. Когда не красится, немного похожа на мышку – милую домашнюю мышку. Я целую ее в щеку, она спрашивает, как дела.

– Нормально, – говорю, – Армена вот встретил.

– Что ж ты его не позвал? Зашел бы, посидел… – Она всех зовет посидеть.

– Да пошел он… Расскажи, как ты?

– Мне сегодня клиентка такая попалась, – начинает она, пока идет по коридору на кухню, а я иду за ней, на ходу расстегивая форму, – говорит: стригите, как на картинке, только мелирование другое, а я говорю – какое другое, а она мне так показывает – вот отсюда…

На кухне сидит ее папаша в трениках и футболке, смотрит телек – мы здороваемся за руку, он дальше продолжает втыкать. На экране – сериал «Универ-3».

– Во студентики, бля… Во молодежь, сука, – изредка приговаривает он и все тыркает в пульт – то громче, то тише.

– И я, короче, мажу ей волосы, все как надо, сажу сушиться…

Светка мешает борщ, вся плита и часть кухонного стола в красных пятнах – у нее всегда так, когда она готовит. Я вспоминаю этот странный случай сегодня с Вовкой, хочу рассказать, но потом думаю, не стоит. Папаша переключает канал, там идет какое-то шоу, на экране появляется Ксюша Собчак.

– И эта опять тут, лошадь сраная… Папаша бы твой, хуесос, порадовался. Хорошо хоть у Путина дочки нет такой – во бы был тут у нас цирк в ящике, а?

– И она, такая, говорит: все, я вам платить не буду, вы мне волосы испортили, куда я теперь в таком виде?

– И говорят, не воровал ни хрена. Зато дочка из ящика опять не вылазит, сука. У меня б такая была, я бы…

Я все думаю, что же такое сегодня случилось с Вовой, потом смотрю на нашу кухню – тесно, Светка все время задевает папашу. Еще бы пива ему в руку – была бы картинка маслом, но он не пьет, в завязке.

– И я говорю: вот если бы мы раньше это обговорили, тогда да, но вы же не предупредили, что вам именно эту прядь сплошняком, а другие – мелировать… Правильно? – Светка ставит тарелку. – Ты вообще слушаешь, что я рассказываю?

– Да-да, конечно, – отвечаю я и беру ложку. – Расслабься, ты уже дома, тут никаких твоих клиенток нету. Хочешь, за пивом схожу, как поем?

– Да не, не надо, – отвечает она, садится напротив меня и начинает качать тапком. – Слушай, представь, мне сегодня Катя звонила.

– Какая Катя? – спрашиваю.

– Вовы твоего девушка, – говорит Светка. – Представляешь, он ее вчера на балкон выставил в одном белье и час не впускал. Она еле живая – кашляет, хрипит… Ты, может, скажи ему, как увидишь. За что он ее?

– Хорошо, скажу, – обещаю я.

Снится какая-то херня – странный дом не пойми где, не пойми в каком городе и даже в какой стране. Путаный, со множеством коридоров, вроде большой, а вроде сделанный весь как веранды на дачных участках – пара бревен, обшивка из дрянной вагонки с дырками от сучков. Я стою в этом коридоре, в руке у меня ИЖ-71, я держу его стволом вверх, будто там, за поворотом этого трухлявого коридора, враг и я сейчас выбегу на него, как в ментовских фильмах. Но за поворотом никого нет – там начинается уже совсем другое, какая-то темнота, и черный бархат на стенах, и перед носом – будто занавес, который слегка колеблет ветром. Я аккуратно, стволом, подвигаю занавес – а там темная комната без окон с такими же бархатными стенами, здоровенная люстра под потолком, и женщина с безумными глазами одна танцует под какую-то странную, хотя вроде бы знакомую песню, а люстра мигает, стробит: так-так-так. В конце сна я вырываюсь из дома, выбегаю в московский двор, в снег, а там черная «Волга» с тонированными стеклами и какие-то бабы в кожаных куртках и высоких сапогах – багажник у «Волги» открыт, в нем лежит моя Светка в золотых босоножках и цветастой юбочке, и я хочу ей помочь, но вместо этого загоняю ее еще глубже ударами с плеча, прикладом карабина, в который вдруг, как это бывает во сне, превратился мой ИЖ-71.

Телефон будит голосом какой-то мультяшки, которая кричит: «Тынь-дынь! Кому говорят: тынь-дынь!» – а я все никак не могу отойти от этого кошмара. В темноте Светка пару раз поворачивается, открывает и снова закрывает глаза, я целую ее в лоб – хорошо, что с ней все в порядке, это только сон. На кухне делаю себе крепкий кофе, снимаю форму с вешалки – Светка, молодец, вчера отутюжила.

Утром меня, как всегда, туманит. Выхожу из метро – на улицах мало людей, хотя машины уже двигаются с трудом – пробки накапливаются, Москва скоро встанет. Прохожу первый этаж, кафе – там уже сидят двое узкоглазых в пиджаках, с кофе и газетами, некоторые – с иностранными. Когда они успели? Только вчера еще мыли полы в ресторанах и торговали всякой хренью с лотков. А теперь – погляди на них, пьют кофе, читают газеты, высматривают себе утренних телочек на шопинге. Только рановато пришли – телочки в это время спят.

Когда я прохожу мимо, один из китаез говорит по телефону, что-то лопочет по-ихнему, иногда вставляя русские слова, перекрученные на свой манер, – успеваю услышать «Украина» и почему-то «Туполев».

Я отражаюсь сразу в нескольких витринах, смотрю, как сидит форма, пробегаю глазами по панорамным зеркалам – покупатели уже ходят, такие же сонные, как и я. Подхожу к моему углу, докладываю по рации: пост занял.

– Молодец-молодец, – отвечает дежурная по смене, Эльмира Юрьевна, тетя Эльма по прозвищу Кувалда, – строевой…

«Строевой», – думаю про себя я. Охрана должна быть строевой. Только из-за нормальных строевых парней эту страну всю не растащили еще на составные детали.

Я