Дорогая, я дома - Дмитрий Петровский

разглядывать стол, точнее – листок с пиджаком. Пиджаки шили в Бангладеш, и о тех, кто именно шил, он никогда не думал как о людях, – скорее как о некой многорукой массе без лиц. Что до его бутиков в Германии, то смутно вспомнилось, как управляющие жаловались на русских продавщиц: много болтают, ленятся, а некоторые еще и норовят что-нибудь утащить.

– Да, конечно, – ответил он наконец, – пара продавщиц.

– Скажите, а есть продавцы-мужчины? – спросила Бритта. – Видите ли, продавщица – это гендерное клише. А если будет мужчина-иностранец, мы сразу убьем двух зайцев.

Хелленхаузен не ответил. Он сделал вид, что думает, листает в голове личные дела сотрудников магазинов, которыми он вообще не считал нужным интересоваться.

– Думаю, есть, – сказал он после приличествующей паузы. – Мы сделаем нужное фото.

– Вот видите! – Бритта была довольна. – А вы, господин фон Аннен?

Фон Аннену вспомнился шумный и грязный Бангалор, где сидит его мозговой центр – индийские программисты, о которых он тоже не знал ровно ничего. Знали его проект-менеджеры, все до одного немцы, которые летали туда несколько раз в месяц, возвращались загорелые, пахнущие какими-то нездешними запахами, и на чем свет стоит поносили Индию.

– Разумеется, – подтвердил он с легкой улыбкой, – программирование – это вообще занятие международное. Вам, наверное, захочется увидеть программиста-женщину?

– Ну конечно, было бы здорово! – Бритта чуть не захлопала в ладоши. – Видите, как наши дела опровергают всю эту гнусность, написанную сумасшедшим… И не только им, между прочим. Господин Вебер, – обратилась она к патриарху, который не сразу понял, что разговаривают с ним. – Господин Вебер, ведь и у вас, наверное, есть множество иностранных сотрудников.

– Да, есть, – мягко кивнул Вебер, – стюардессы, а недавно появились даже стюарды.

– Как насчет пилотов, господин Вебер? – лучезарно улыбаясь, спрашивала Бритта. – У вас есть пилоты-женщины?

Вебер рассматривал темнеющий город за окном, город, который он знал много десятилетий, узловой немецкий аэропорт и коммерческий центр западной Германии. Улицы странно, пугающе пустели. Он не помнил, чтобы подобное происходило раньше.

– Думаю, нет, леди, – ответил он наконец, – женщин-пилотов в компаниях, которые отчасти мне принадлежат, у нас нет.

– Отчего же, – обиженно прогнусавила Бритта, – вы не доверяете им ваши драгоценные самолеты?

– О нет, – Вебер оторвал взгляд от окна и перевел его, ровно настолько, насколько требовала вежливость, на собеседницу, – я слишком люблю драгоценных женщин. Их мужья и дети не простили бы мне, если бы я заставил их заниматься такой опасной, изнурительной и, с вашего разрешения, совершенно неженской работой.

– Господин Вебер, женщины – не парниковые растения! – взвилась Бритта. – И все эти предрассудки насчет того, что есть женская и мужская работа – они безосновательны, и они оскорбляют женщин!

– Простите, ради бога! Меньше всего я хотел обидеть вас, леди.

– Дело не во мне, – начала терять равновесие Бритта. – Мне кажется, вы недостаточно серьезно воспринимаете задачи нашего клуба. Впрочем, вы гость, и я должна вам объяснить, – снизошла она наконец. – Вам известно, что в демилитаризации Европы большую роль сыграла акция «Я не защищаю ничью страну, даже свою»?

– Простите? – Людвиг Вебер страдальчески поднял брови и все-таки не удержался, посмотрел на часы.

– Демилитаризация Европы. Тогда мы сделали подобные плакаты отдельных людей и слоган был: «Мы все граждане мира!» А ниже шла подпись: «Я не защищаю ничью страну, даже свою». Плакатов висело множество, по всей стране, и это склонило общественное мнение в нашу пользу, позволило стране отказаться от армии.

– На этих плакатах тоже были женщины? – спросил Вебер.

– Да. Женщины в форме, бывшие офицеры. Видите, наша работа имеет огромный общественный резонанс, она направлена и на простых граждан, и на предпринимателей, на малый, средний и крупный бизнес. Я уверена, если бы этот сумасшедший норвежец состоял в подобном клубе, он бы…

– Он состоял, – сказал лесоруб Косински, который все это время как будто отсутствовал. – Точно не уверен, но, кажется, состоял.

– Сомневаюсь, – холодно бросила Бритта, пока Вальтер фон Аннен извлекал из сумки свой айпад.

– Это можно проверить, если хотите, – сказал тот мягко и, наклонившись к экрану, повел по нему пальцем.

– Проверьте, хотя это не важно! – Бритта снова повернулась к Веберу. – Так вот, вы, предприниматели, и в особенности крупные предприниматели – тоже в ответе за общественное мнение, за то, чтобы разъяснить людям истины, которые для нас очевидны…

– Кстати, в одной из моих фирм работает женщина-лесоруб, – снова подал голос Косински. – Уникальный случай.

Бритта моментально расцвела и засияла.

– Что вы говорите?! – повернулась она к Косински. – Это незаменимый материал для нашей работы. Скажите, вы можете дать нам ее фотографии, лучше – на работе?

– Да, могу, – кивнул Косински, тоже улыбаясь под бородой, и, когда улыбался, он вдруг смутно напомнил Бритте Распутина. – Я попрошу кого-нибудь из моих заместителей этим заняться.

– Прекрасно! Мы могли бы сделать о ней отдельный материал, интервью.

Вебер смотрел на погружавшуюся в темноту улицу, проследил глазами несколько проехавших автомобилей, потом поднял к глазам циферблат часов. Кажется, можно ехать. Что бы ни делали здесь эти люди, не ведающие, что творят, ему больше не хотелось оставаться с ними. Он подумал об отце, подумал с сожалением о том, как страшно тот погиб, и о том, ради чего в конечном счете отец погиб – ради того, чтобы вот такие собрания стали возможны.

– Господин Шульце, а как насчет вас? – спрашивала тем временем Бритта.

– Шри-Ланка, – отвечал Шульце чуть слышно.

– Простите, что?

– В Шри-Ланке, – отвечал Шульце.

Ему было стыдно, но видит бог, он держался до последнего. Для всех остальных этот вопрос давно был решенным, а он не мог, просто не мог отправить сотрудников немецкого колл-центра на пособие. Но и содержать их больше не представлялось возможным – колл-центр переехал в Шри-Ланку. Проезжая мимо социального ведомства, в которое теперь с самого утра выстраивались длинные хвосты безработных, он отворачивался.

– Это прекрасно, господин Шульце, – улыбнулась ему Бритта, – значит, на наши плакаты попадут и люди с другим цветом кожи. Итак…

Людвиг Вебер поднялся со стула, обвел глазами переговорную, улыбнулся Бритте.

– Извините, дамы и господа, мне нужно идти. Мой самолет скоро вылетает. Мне было очень приятно с вами познакомиться, – старый промышленник вдруг почувствовал укол молодого, хулиганского азарта. Легко, как паркет танцевального зала, он пересек переговорную, взял руку Бритты в свою и, приподняв, коснулся ее губами.

– Для меня было большой честью, леди. Я скажу моему секретарю, он направит чек в пользу вашего фонда.

Когда дверь за Вебером закрылась, в переговорной висела тишина. Шульце проводил его взглядом с необъяснимой симпатией, симпатией к человеку старшего поколения, выросшему в военное время, а оттого – более