Дорогая, я дома - Дмитрий Петровский

Иногда откуда-то появлялось лицо Евы под вуалеткой, и даже смутно вспоминался вечер с кинопоказом и молодой режиссер, пожелавший ему смерти.

– Щенок, – сказал было Вольфганг, но все смешалось, снова поехало неизвестно куда, а в ненавидящих глазах режиссера была боль, боль оттого, что любил.

Молодость… Любить – ненавидеть, ненавидеть – любить…

«Фильм, – вспоминал он, – там показывали фильм… О чем же он был… о чем?» И вдруг на короткую секунду представился не фильм, а вся жизнь – вереницей бессвязных сцен, переплетением сырых труб, механизмом сложным, путаным и бесполезным. О чем был фильм… О чем?..

На третий день, ранним утром, в голове вдруг что-то лопнуло, гул осел и прекратился, кончилось мелькание перед глазами, стало белым потолком, серым утренним светом, прозрачным пустынным воздухом.

Вольфганг очнулся, почувствовав себя как бы висящим над кроватью, ни с чем не связанным. Что-то внутри, что еще осталось от него, что теплилось и билось, не узнавало своего притихшего, скукоженного тела, этого мешка опавшей кожи с замерзшими в лед руками и ногами.

«Умер!» – дернулась хрустальная легкая мысль, и вслед за ней какое-то усилие воли пробежало по мышцам, повернуло чужую голову, и чужое тело прорезала слепящая боль – своя, родная.

– Больно, – прошептал Вольфганг. – Значит, жив. Больно…

С внезапной ясностью вспомнился день открытия рейса, самолет, тяжесть штурвала, улыбчивый капитан, ряды приборов, бескрайнее небо в лобовом остеклении…

«Автопилот, – подумал вдруг Вольфганг, – он не снял с автопилота, а я решил, что управляю…»

Чужая рука дрогнула, поднесла к глазам какой-то предмет. Телефон, приложение «Вызови шлюху» с картой на экране. И одна непринятая эсэмэс.

Прозрачный, неживой палец нащупал кнопку, текст открылся.

«Вольфганг, я не верю тебе. Мой папа умер от рака и до последнего часа не говорил тех пошлостей, которые говорил ты. Ты выпендриваешься, хочешь, чтобы я тебя пожалела. Пока. Ева».

Телефон опустился, и чья-то рука уже не двигалась. Чья-то голова закатилась назад, на подушку, боль снова сжала остатки внутренностей в цепких когтях, и небывалая, невыносимая усталость накатилась, и так тяжело было держать веки поднятыми.

– Устал, – сказал Вольфганг, веки послушно рухнули, и на лицо как будто опустился черный прохладный бархат.

«Десять… Девять… Семь… Пять… – думал Вольфганг, лежа под черным бархатом, – досчитаю до ноля – и все».

И он доходил до ноля, снова и снова, но ничего не менялось – только далеко нарастало гудение.

«Что я здесь делаю?» – подумал он вдруг и резко открыл уже свои глаза.

Бархат не исчез, только колыхался и на ощупь казался занавесом. Он отошел на твердых, уже своих ногах – занавес в сумеречном зале колыхался под ветром, за ним что-то привычно гудело, а сбоку стояла Ева в черном платье с белым воротником и в туфлях с закругленными носками.

– Ева! – позвал он гулким голосом. – Ева, то, что ты написала, – это ведь неправда? Это ты для своего парня, для Рафала? Потому что он не знает, да?

– Конечно, – тихо и нежно ответила Ева, пушистые ресницы вспорхнули, глаза смотрели уже не колюче, а бесконечно печально.

– Ева, ты ведь не такая… Не жестокая. Ты ведь не оставишь меня?

– Конечно, – отвечала она, и только гудение за бархатным занавесом нарастало тревожно, прорываясь отовсюду и колебля пол.

Он вспомнил еще что-то, хотел промолчать, но все-таки решился.

– Ева, – глухо проговорил он, – я не хотел говорить о тебе плохо. Я не хотел вообще говорить о тебе, с Юргеном, с друзьями, с кем бы то ни было… Но так получалось, не знаю почему. Мне казалось, так будет весело, легко, так будет не больно. Но больно все равно, Ева, – ты от нее не уйдешь, она настигнет тебя. Прости меня, Ева! И за себя, и за всех – прости…

– Конечно, – сказала Ева.

– Это ведь маска, Ева… То, что ты носишь, – маска… Сними ее, – попросил Вольфганг и шагнул вперед.

– Конечно, – тихо ответила Ева, быстро схватившись рукой в черной перчатке за лицо и, содрав, как полусырую яичницу, кожу, тоже шагнула вперед.

Под маской был Юрген, он скалился, выпучивал ледяные синие глаза и хохотал, растягивая красный рот. Все еще хохоча, он прыгнул в сторону, рванул какой-то рычаг и скрылся. Гудение стало воем, бархатный занавес хлопнул под ветром и начал расходиться, открывая огромное, круглое и блестящее. Мягкой волной Вольфганга потянуло туда, знакомый вой стал расти и подниматься – огромная самолетная турбина черной дырой ревела перед ним, затягивая в себя. Ножи тускло поблескивающих лопастей резали воздух, поднимали ветер и холод, и, увлекаемый внутрь, Вольфганг понял, что там, за этими рубящими лопастями, нет ничего, там только вечный холод и вечная пустота. Его подняло в воздух и на секунду развернуло – перед глазами побежал неон, вывески на неизвестном языке, все прокрутилось мгновенным калейдоскопом, и в центре на секунду синими светящимися буквами вспыхнуло знакомое слово «Дойче Люфттранспорт». Потом щека тронула холодный металл, и свет с мокрым хрустом выключился навсегда.

Манеры любого человека странны, естественными кажутся только собственные. Все мы можем сколько угодно пытаться быть объективными, но все равно всегда исходим из себя. Наш маленький мир, в котором мы обитаем и который, как невидимое облачко, носим с собой, – святой и правильный, а мир окружающих людей относительно него – безнадежно неверен. Любое вторжение извне отдается в нас болью, дискомфортом – и оттого мы с таким удовольствием закрываем двери, вешая снаружи табличку «Do not disturb». Оттого мы так любим социальные сети, в которых чужой допускается в твой мир на твоих правилах и только до тех границ, которые ты сам ему определил, иначе щелк – и его больше нет.

Но на улице – на улице ты их не выключишь просто так, не закроешь окошко, не отправишь в бан – и остается думать о них, обитателях таких же невидимых оболочек, как у тебя, в каждой из которых – правильный мир, и стараться по возможности не входить с ними в соприкосновение.

Вальтер фон Аннен, совладелец интернет-сервисов

Комитет добрых дел

– Господа, многие из нас только что вернулись с похорон одного из самых достойных наших членов, управляющего делами компании «Дойче Люфттранспорт груп», господина Вольфганга Цанга. Мы все рады тому, что он был одним из нас, и скорбим о том, что его с нами нет. Почтим память нашего дорогого коллеги минутой молчания.

Встали: Маркус Штееге, директор сети турфирм, Патрик Хелленхаузен, дизайнер и владелец модного дома Хелленхаузена, Дитмар Шульце, член совета директоров и генеральный