Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник) - Александр Дюма

– Благодарю вас за разъяснения, сударь, но я убежден, что со своим товаром не прогорю. Вин я не поставляю.

– В любом случае, сударь, – вмешался господин, одетый в редингот с петлицами, обшитыми шнуром, и меховой оторочкой на воротнике (хотя лето было в самом разгаре), чья речь красноречиво свидетельствовала, что он лионец, – в любом случае мой вам совет: если вы торгуете тканями и мехами, для начала потратьте свой лучший товар на себя самого, тем более что вы сложения не слишком массивного. Потому что здесь, видите ли, у кого грудь слабовата, тот долго не протянет. Прошлой зимой мы похоронили пятнадцать французов. Я вас предупредил.

– Я приму меры, сударь, а поскольку я рассчитываю все купить у вас, надеюсь, вы, назначая цены, отнесетесь ко мне как к соотечественнику.

– Ну как же, само собой, сударь! С величайшим удовольствием. Я ведь из Лиона, второй столицы Франции, мы, лионцы, славимся своей совестливостью, а коль скоро тканями и мехами вы не торгуете…

– Да разве вы не видите, что наш дорогой соотечественник не желает говорить, кто он? – процедил тип, чьи волосы, накрученные на папильотки, распространяли омерзительный запах жасминовой помады, он уже добрых четверть часа ковырялся в блюде жаркого, тщетно пытаясь нащупать ножом сочлененье и отрезать крылышко птицы, от которой каждому из присутствующих полагалось по кусочку. – Не заметно разве, – повторил он, произнося каждое слово с особым нажимом, – что мсье не расположен сообщить нам о себе?

– Если бы мне посчастливилось отличаться таким шиком, как вы, сударь, – ответил я, – и благоухать столь же сладостно, обществу не составило бы труда догадаться, кто я, не так ли?

– Что вы под этим разумеете, сударь? – вскричал завитой юнец. – На что вы намекаете?

– Я разумею под этим, что вы парикмахер.

– Сударь, вы хотите меня оскорбить?

– По-видимому, вас оскорбляет, когда вам говорят, кто вы?

– Сударь! – завитой повысил голос и достал из кармана визитную карточку. – Вот мой адрес.

– Э, сударь, – сказал я, – разделывайте лучше вашу курицу.

– Надо понимать, что, хотя я требую удовлетворения, вы отказываетесь?

– Вы хотите узнать, кто я, сударь? Мое положение запрещает мне драться на дуэли.

– Это значит, сударь, что вы трус?

– Нет, сударь, я учитель фехтования.

– А! – только и буркнул молодой человек, плюхаясь на свое место.

На минуту-другую за столом воцарилось молчание, во время которого мой собеседник все пытался, по-прежнему безуспешно, отделить от курицы крылышко; наконец, устав от борьбы, он передал блюдо соседу. А ко мне снова обратился мой сосед из Бордо.

– Стало быть, мсье – учитель фехтования? – переспросил он. – Славное занятие, сударь, я и сам этим немнозко баловался в пору, когда был молод и глуп.

– Эта область искусства здесь не слишком развита, но она не преминет расцвести, особенно с помощью такого знатока как мсье, – заметил учитель.

– Да, несомненно, – подхватил лионец, – однако я бы посоветовал мсье, когда он станет давать уроки, носить фланелевый жилет и заказать себе меховую шубу, чтобы надевать ее во время состязаний.

А завитой малый выложил на свою тарелку кусок курятины, который отрезал для него сосед, и, снова обретая самоуверенность, начал:

– Право же, мой любезный соотечественник… вы ведь из Парижа, не так ли?

– Да, сударь.

– Я тоже… Полагаю, вы там блистали мастерством, а у нас здесь только и есть некое подобие жалкого подмастерья, бывший статист из бульварного театрика, который выдает себя за учителя фехтования; он вздумал поставить две-три дуэльные сценки на здешних третьеразрядных подмостках. Вы, впрочем, его увидите на Невском, он обучает своих питомцев самым азам боевого искусства. Я однажды пригласил его, чтобы продолжать оттачивать с его помощью свое умение, но при первых же ударах убедился, что мастер скорее я, а не он. Я прогнал его, отсчитав ему половину той суммы, что мне платят за прическу, и бедняга и этим остался очень доволен.

– Сударь, – заявил я ему, – человека, о котором вы толкуете, я прежде знал. Вам, как чужестранцу и как французу, не следовало бы так говорить о нем, не подобает чернить соотечественника. Это урок, сударь, который я в свой черед вынужден преподать вам, но платить за него я вас не принуждаю, даже половины. Как видите, я великодушен.

С этими словами я встал из-за стола, так как был уже по горло сыт общением с французской колонией, мне не терпелось ее покинуть. Молодой человек, за все время обеда не проронивший ни слова, тоже поднялся с места и вышел вместе со мной.

– Похоже, сударь, – с улыбкой сказал он мне, – вам не потребовалось долгого судебного заседания, чтобы вынести свой приговор нашим дорогим соотечественникам.

– Разумеется, нет, и должен признаться, что вердикт не в их пользу.

– Что ж! – молодой человек пожал плечами. – Однако именно они – тот рекламный каталог, по которому о нас судят в Петербурге. Другие страны посылают за границу лучших, мы же обычно шлем худшее. Для Франции это, конечно, выгодно, но для французов прискорбно.

– Так вы живете в Петербурге, сударь? – спросил я.

– Я провел здесь год, но сегодня уезжаю.

– Как?

– Да вот иду заказывать экипаж. Имею честь, сударь!

– Сударь, ваш покорнейший…

«Черт возьми! – подумал я, поднимаясь по лестнице, между тем как мой собеседник направился к выходу. – Какое невезенье: встретил приличного человека, а он, оказывается, уезжает в день моего приезда».

В своем номере я обнаружил парня, который стелил мне постель. В Петербурге, как и в Мадриде, после обеда обычно отдыхают. Ведь два летних месяца в России стоит такая же жара, как в Испании.

Этот отдых пришелся мне более чем кстати, ведь я все еще был измочален после двух последних суток, проведенных в дороге, и к тому же жаждал как можно скорее насладиться белыми ночами на Неве, которые мне так расхваливали. Я спросил парня, как мне раздобыть лодку. Он ответил, что нет ничего проще, и он сам за десять рублей возьмет эту заботу на себя. Я уже превратил часть своего серебра в бумажные деньги, тотчас выдал ему красную купюру и попросил разбудить меня в девять вечера.

Красная купюра произвела нужное действие: в девять часов этот малый постучался в мою дверь, а лодочник уже ждал меня внизу.

Так называемая белая ночь оказалась не чем иным, как сумерками, чей мягкий, влажный свет позволял читать без труда и различать на значительном расстоянии предметы, окутанные волшебным туманом невиданно нежных тонов, каких не встретишь и под небом Неаполя. Удушающий зной дня сменился чарующим ласковым ветерком, который, пролетая над островами, приносил легчайший аромат роз.