Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник) - Александр Дюма

Исполнения своего решения я не откладывал. Я был мальчишкой, без семьи, не оставлял у себя за плечами ничего, даже долгов. Следовательно, мне оставалось лишь обзавестись паспортом да несколькими рекомендательными письмами. Это не заняло много времени, и уже через неделю я ехал в Брюссель.

Добираться я предпочел по суше, так как рассчитывал проводить фехтовальные состязания в городах, которые встретятся по дороге, дабы путешествие окупило путевые расходы. Кроме того, будучи неравнодушен к славе отечества, я желал посетить кое-какие поля крупных сражений, где, как мне представлялось, лавры должны произрастать сами собой.

В бельгийской столице я задержался на два дня: первый был потрачен на состязание, во второй у меня случилась дуэль. Поскольку в обоих случаях я продержался довольно удачно, мне было предложено остаться в городе на весьма приемлемых условиях, которых я, однако, не принял – меня тянуло ехать дальше.

Тем не менее я еще на сутки остановился в Льеже. Там, в городском архиве, служил мой старинный школьный товарищ. Проехать мимо, не навестив его, я не захотел. Он жил на улице Пьерез, с террасы его дома я, попивая рейнское вино, созерцал город, раскинувшийся у моих ног – от селения Геристаль, где родился Пепин II, до того самого замка, откуда Годфрид Бульонский отправился в Святую Землю. Этот осмотр сопровождался комментариями моего приятеля: он мне рассказал, что с каждым из этих старинных зданий связано пять-шесть легенд одна другой любопытнее, а одна из самых трагических, «Пир Варфузия», посвящена убийству бургомистра Себастьена Ларюэля, чье имя по сей день носит одна из улиц города.

Уже садясь в дилижанс, идущий в Экс-ла-Шапель, я поделился со школьным товарищем своими планами посетить знаменитые города и поля славных битв, однако он только посмеялся, сообщив мне, что в Пруссии путник останавливается не там, где хочет, а там, где пожелает кучер, в полном распоряжении которого вы оказываетесь. И действительно, на всем пути от Кельна до Дрездена, где я намеревался провести три дня, нас выпускали из этого ящика только поесть и на срок, которого в обрез хватало лишь на то, чтобы перекусить ровно столько, сколько необходимо для поддержания жизни. После трех суток такого заточения, против которого ни одна душа не возражала, – настолько это было обычно в государстве его величества Фридриха-Вильгельма – мы прибыли в Дрезден.

Именно здесь, в Дрездене, Наполеон в 1812 году перед походом на Россию сделал большой привал, пригласив в гости одного императора, трех королей и одного вице-короля, а властители второго разбора так толпились у входа в императорский шатер, что их принимали за адъютантов различного ранга; нынешний прусский король ждал приема трое суток.

Ревностный паломник нашей славы, равно как и наших поражений, начиная с Вильно, я проделал верхом тот же путь, что и Наполеон двенадцать лет назад, перебравшись через Неман, сделав остановки в Позене, Вильно, Островно и Витебске, записав все предания, которые славные литовцы сохранили о его мимолетном здесь появлении. Я хотел увидеть еще Смоленск и Москву, но для этого пришлось бы сделать крюк в двести лье, а такой возможности у меня не было. Побыв день в Витебске и посетив дворец, где Наполеон провел пятнадцать дней, я нанял лошадей и один из тех маленьких экипажей, которыми пользуются русские нарочные. Их там зовут «перекладными», поскольку лошадей меняют (перекладывают) на каждой почтовой станции.

Я забросил туда свой багаж, и вот уже Витебск остался позади, моя тройка уносит меня вдаль, причем лошадь посредине скачет с высоко поднятой головой, а две другие ржут и так низко опустили головы, будто пытаются на бегу проглотить дорогу.

В целом я только и делал, что переходил от одного исторического воспоминания к другому. На этот раз я ехал той же дорогой, по которой Екатерина некогда проследовала в Тавриду.

II

Выезжая из Витебска, я наткнулся на русскую таможню. Поскольку при мне была лишь складная дорожная сумка, таможенник, хотя и старался продлить мой визит до бесконечности, смог растянуть его лишь на два часа двадцать минут – случай почти немыслимый, достойный быть занесенным в местные анналы. Пройдя этот досмотр, я без помех мог отправляться в Санкт-Петербург.

К вечеру я прибыл в Великие Луки – таким названием («большая дуга») город обязан живописным извивам протекающей здесь реки Ловать. Построенный в XI веке, этот город в XII подвергся опустошительному нападению литовцев, потом был захвачен польским королем Стефаном Баторием, затем отвоеван Иваном Грозным и наконец сожжен Лжедмитрием. После этого он оставался безлюдным девять лет, пока его снова не заселили казаки с Дона и Яика, так что нынешнее население Великих Лук почти сплошь состоит из их потомков. В городе три церкви, две из которых находятся на главной улице. Проезжая мимо них, мой ямщик оба раза не преминул осенить себя крестным знамением.

Несмотря на то что мой экипаж, лишенный рессор, для сидения был весьма жесток, а состояние дорог удручало, я решил не останавливаться. Мне сказали, что так я смогу за сорок восемь часов одолеть сто семьдесят два лье и добраться до Санкт-Петербурга. На почтовой станции я задержался лишь на время, нужное, чтобы сменить лошадей, и тотчас снова пустился в путь. В ту ночь я глаз не сомкнул. Я катался в своей повозке, словно орешек в скорлупе. Пытался уцепиться за деревянную скамью, на которой лежало что-то вроде кожаной подушечки толщиной в записную книжку, но мои руки уже через десять минут были почти вывихнуты, и я больше не сопротивлялся этой жуткой тряске, сочувствуя несчастным русским нарочным, подчас вынужденным проделывать в подобном экипаже тысячу лье.

Разница между тем, как проходит ночь на земле Московской, и тем, к чему я привык во Франции, уже стала ощутимой. В любой другой карете я мог бы читать и, замученный бессонницей, попытался открыть книгу даже здесь. Но на четвертой строке мощный толчок выбил ее из моих рук, когда же я наклонился, чтобы ее поднять, следующий толчок сбросил с сидения меня самого. Добрых полчаса я барахтался на дне этого тряского ящика, прежде чем сумел встать на ноги, не испытывая более потребности продолжать чтение.

На восходе солнца мы проехали небольшую деревушку Бежаницы, а в четыре пополудни подкатили к Порхову, старому городу на берегу Шелони, по которой здешние обитатели отправляют баржи с зерном и шерстью на озеро Ильмень, откуда эти товары доставляют на Ладогу по речке, соединяющей эти два озера. Итак, половину своего пути я осилил. Меня томило искушение остановиться на ночевку, но на постоялом дворе было так грязно, что я устремился обратно в свою повозку. Надо, впрочем, сознаться и в том, что такому решению немало поспособствовал ямщик, уверявший, будто дальше дорога будет гораздо лучше. Он пустил тройку в галоп, и я продолжил барахтаться внутри кузовка. Ямщик на облучке затянул заунывную песню, слов которой я не понимал, но мелодия как нельзя более соответствовала моему мучительному положению. Если я скажу, что задремал, мне не поверят, я бы и сам не поверил себе, если бы вскоре не проснулся от ужасного удара в лоб. Толчок был такой, что ямщик кубарем слетел с облучка. Мой полет остановила крыша кибитки, сплетенная из ивовых прутьев: ушибся я из-за столкновения моего лба с этой жесткой преградой. Тогда мне пришла в голову мысль усадить в экипаж ямщика, а самому занять его место, но какую мзду я ему ни предлагал, он не согласился – то ли потому, что никак не мог понять, чего я добиваюсь, то ли боясь, что, уступив, не исполнит свой долг. Так мы и продолжили путь: ямщик продолжал петь, я – танцевать. Около пяти утра мы прибыли в село Городец, где остановились позавтракать. Благодарение небесам: теперь нам оставалось каких-нибудь полсотни лье.