Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник) - Александр Дюма

Корнелис тоже не стал задерживаться: в тот же день выехал в Дордрехт с Розой, которая отправила оттуда к своему родителю в качестве посла старую кормилицу, призванную рассказать тюремщику обо всем случившемся.

Те, кто знает характер старого Грифиуса из всех наших описаний, поймут, как трудно ему было примириться со своим зятем. Память о полученных палочных ударах врезалась в его сердце. Пересчитав синяки и ссадины, он, по его же словам, определил число ударов: сорок один. Но в конце концов он все же уступил, как сам говорил, для того, чтобы не оказаться менее великодушным, чем его высочество штатгальтер.

Взявшись сторожить тюльпаны, как прежде стерег заключенных, он стал самым рьяным цветочным тюремщиком, какой когда-либо свирепствовал в Соединенных провинциях. Стоило посмотреть, как он подстерегал зловредных бабочек, истреблял лесных мышек и гонял не в меру прожорливых пчел.

Узнав историю Бокстеля, он пришел в ярость оттого, что мнимый Якоб так его одурачил. Не кто иной, как он, своими руками разрушил обсерваторию, некогда устроенную завистником под сенью клена. Участок Бокстеля, проданный с молотка, был присоединен к грядкам Корнелиса, который благодаря этой покупке округлил свои владения так удобно, что отныне все подзорные трубы Дордрехта ему были нипочем.

Роза, хорошея день ото дня, одновременно становилась и все образованнее. После двух лет супружества она так хорошо умела читать и писать, что вполне могла без чьей-либо помощи взять на себя воспитание двух прелестных детишек, которые, словно тюльпаны, проклюнулись на свет в мае 1674 и 1675 года, доставив ей куда меньше хлопот, чем тот знаменитый цветок, которому она была обязана их появлением.

Это были, само собой разумеется, мальчик и девочка, первого нарекли Корнелисом, второй дали имя Роза.

Ван Берле сохранил верность как Розе, так и тюльпанам. Всю свою жизнь он посвящал заботам о счастье жены и их выращиванию, последнее позволило ему вывести много новых сортов, которые поныне значатся в голландских каталогах.

В его гостиной было два главных украшения – вставленные в золотую рамку страницы из Библии Корнелиса де Витта: одну, как мы помним, его крестный использовал для письма с просьбой сжечь корреспонденцию маркиза де Лувуа, на другой сам хозяин дома некогда оставил запись о том, что завещает Розе луковицы черного тюльпана с условием: она должна принести полученные за него сто тысяч флоринов в приданое красивому парню лет двадцати шести-двадцати восьми, за которого она выйдет замуж по любви. Как мы убедились, условие это было выполнено в точности, хотя Корнелис остался в живых или, вернее, оно было соблюдено именно потому, что он не умер.

А чтобы отпугнуть возможных завистников, коль скоро Провидению вдруг будет недосуг избавить от них нашего героя, как оно некогда избавило от мингера Исаака Бокстеля, ван Берле начертал над своей дверью то же изречение, которое Гроций в день побега выцарапал на стене тюрьмы:

«Порой человеку приходится выстрадать столько, что он получает право никогда не говорить: «Я счастлив сверх меры».

Учитель фехтования

– Черт побери, вот это чудеса! – проворчал Гризье, увидев меня на пороге фехтовального зала, где он задержался последним и пребывал в одиночестве.

И в самом деле, ведь с того вечера, когда Альфред де Нерваль рассказал нам историю Полины, ноги моей не было в доме № 4 в Монпарнасском предместье.

– Надеюсь, – продолжал наш почтенный наставник с присущей ему заботливостью, которую он сохранял к своим ученикам, – вас привела сюда не какая-нибудь неприятность?

– Нет, дорогой мэтр, – ответил я, – если я пришел просить вас об одолжении, оно не из тех, какие вы порой оказывали мне раньше.

– Как бы там ни было, вы вполне можете на меня рассчитывать. Итак, выкладывайте.

– Что ж! Дорогой мой, вы должны меня выручить. Я в затруднении.

– Если это в моих возможностях, считайте, что дело уже сделано.

– Я и не сомневался в вас.

– Так я жду.

– Вообразите: я только что подписал договор со своим издателем, а предложить мне ему нечего.

– Дьявольщина!

– Вот я к вам и пожаловал в надежде позаимствовать кое-что.

– У меня?

– Разумеется. Вы же мне раз пятьдесят рассказывали о своем путешествии в Россию.

– Смотри-ка, верно!

– Долго вы там пробыли? И когда?

– Я провел там три года: с 1824-го по 1826-й.

– Самая интересная эпоха: конец царствования императора Александра I и восшествие на престол Николая I.

– Да, я видел и погребение первого и коронацию второго. Однако подождите!

– Что-что, а ждать я умею!..

– Это прямо-таки волшебная история!

– Именно то, что мне нужно.

– Итак, вообразите… Хотя нет, сделаем иначе. А терпения у вас хватит?

– Вы спрашиваете об этом человека, который всю свою жизнь только и делает, что переписывает сделанное набело.

– В таком случае наберитесь терпения.

Он подошел к шкафу и вытащил оттуда пачку бумаги.

– Вот то, что вам нужно.

– Господи помилуй! Рукопись!

– Записки одного из моих коллег. Он жил в Санкт-Петербурге в то же время, что и я, и был свидетелем всего, что я видел. Его словам вы можете верить, как моим.

– И вы дадите мне это?

– В безраздельное владение.

– Но это же сокровище!

– Меди в нем больше, чем серебра, а серебра больше, чем золота. Ну, каков ни есть этот манускрипт, извлеките из него все лучшее, что сумеете.

– Дорогой мой, я засяду за работу сегодня же вечером, и через два месяца…

– Через два месяца?

– Ваш друг проснется утром, напечатанный при жизни.

– В самом деле?

– Уж будьте покойны.

– Что ж, ему будет приятно, клянусь честью.

– Кстати, рукописи не хватает одной малости.

– Это какой же?

– Названия.

– Как, я должен снабдить вас еще и названием?

– Мой дорогой, не останавливайтесь на полпути в своей щедрости.

– А вы посмотрите получше: оно там есть.

– Где же?

– На этой странице, видите: «Учитель фехтования».

– Отлично! Раз оно есть, мы его оставим.

– Как же?

– Позаимствуем.

Благодаря этому предисловию читатель сможет убедиться, что в этом романе мне ничего не принадлежит, даже заглавие. Да и предисловие-то написано другом господина Гризье.

I

Я еще не вышел из того возраста, когда нами владеют иллюзии, обладал суммой в четыре тысячи франков, которая казалась мне несметным богатством. До меня дошли слухи, будто Россия является истинным Эльдорадо для людей искусства, мало-мальски преуспевших в своем ремесле. И поскольку уверенности в себе мне было не занимать, я решил отправиться в Санкт-Петербург.