Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник) - Александр Дюма

В честь тюльпанов он учреждал премии, и, как видите, мы самым естественным образом переходим к разговору о той самой, в сто тысяч флоринов, что была обещана 15 мая 1673 года тому, кто выведет большой черный тюльпан, безупречный, без единого пятнышка.

Проявляя присущую ему оригинальность, Харлем в эпоху войн и мятежей всячески афишировал свою любовь к цветам вообще и к тюльпанам в особенности. Город неимоверно возликовал и возгордился, осуществив свою высокую мечту: безупречный, идеальный тюльпан расцвел. Харлем, очаровательный город, полный зелени и солнца, света и тени, пожелал превратить церемонию вручения награды в незабываемое торжество, которое никогда не поблекнет в памяти людской.

Он имел на это тем больше прав, что Голландия – страна праздников. Свет не видел народа столь ленивого и вместе с тем производившего в дни своих увеселений такой шум, так упоенно поющего и отплясывающего, как славные республиканцы Соединенных провинций.

Да вспомните хотя бы картины обоих Тенирсов. Ведь известно, что никто из смертных не сравнится с лентяями по готовности доводить себя до изнеможения, только не трудом, а удовольствиями.

Поэтому Харлем ликовал втройне, ему и торжества предстояли тройные: во-первых, в связи с выведением черного тюльпана, во-вторых, на церемонии вознамерился присутствовать принц Вильгельм Оранский, и наконец (это было делом национальной чести) – после войны 1672 года, завершившейся довольно плачевно, показать французам, что фундамент Батавской республики крепок так, что на нем можно танцевать и под аккомпанемент морской артиллерии.

Общество садоводов Харлема себя не посрамило, предложив сто тысяч флоринов за луковицу тюльпана. Город не пожелал отстать и выделил такую же сумму на организацию торжеств в честь присвоения этой награды.

Вот почему в воскресенье, намеченное для этого праздника, толпа проявила такое рвение, горожан охватил столь пылкий энтузиазм, что поневоле нельзя было не восхищаться (не устояли даже французы, готовые высмеивать всех и вся) этими славными голландцами, готовыми щедро тратить свои средства как на строительство судна для сражения с неприятелем, то есть поддерживать честь нации, так и на вознаграждение за новый цветок, которому суждено покрасоваться один день, развлекая женщин, ученых и зевак.

Во главе именитых граждан и представителей комитета садоводов блистал ван Херисен, облаченный в самый великолепный наряд. Достойный председатель приложил все усилия, чтобы строгой, неброской элегантностью своих темных одежд походить на любимый цветок, и мы спешим засвидетельствовать, что ему это вполне удалось.

В его церемониальном наряде, по преимуществу черном как вороново крыло, присутствовали синий бархат и темно-фиалковый шелк, а также белье ослепительной белизны. Он шествовал во главе комитета, неся гигантский букет, подобный тому, что на празднестве Верховного Существа двадцатью годами позже будет держать в руках господин Робеспьер.

Вслед за комитетом, пестрым, словно клумба, благоухающим, как весна, выступали ученые города, судейские, военные, представители дворянства, поселяне.

Что до городской черни, ей даже господа республиканцы Семи провинций не выделили места в этом торжественном шествии, так что простонародье толпилось на обочинах.

Впрочем, это самое удобное место, чтобы глазеть… и подчас приобретать нечто посолиднее приятного зрелища. Это место толпы, которая ждет, пока триумфаторы проследуют мимо, чтобы понять, что следует на их счет говорить… а иногда и предпринять.

Но на сей раз речь не шла о триумфе какого-нибудь Помпея или Цезаря. На сей раз не праздновали ни поражения Митридата, ни завоевания Галлии. Процессия двигалась спокойно, словно стадо овец по земле, и безобидно, будто птичья стая в небесах.

Харлем не знал других триумфаторов, кроме садовников. Этот город, обожающий цветы, обожествлял цветовода.

Посреди мирного и ароматного кортежа несли черный тюльпан, он плыл на носилках, покрытых белым бархатом с золотой бахромой. Их несли четыре человека, время от времени сменяясь, как сменялись когда-то в Риме те, что проносили по улицам богиню Кибелу, Великую Матерь, когда она, доставленная из Этрурии и благоговейно встречаемая народом, под звуки фанфар вступала в вечный город.

Такая демонстрация тюльпана являла собой дань почтения народа, лишенного вкуса и культуры, к культуре и вкусу его прославленных и благочестивых предводителей, чья кровь, как все здесь знали, была пролита на грязную мостовую у тюрьмы Бюйтенхофа, хотя впоследствии имена этих жертв будут начертаны на самом прекрасном камне голландского пантеона.

Никто не сомневался: вручать награду в сто тысяч флоринов будет сам штатгальтер, и это само по себе интересовало решительно всех, однако не исключалось, что он еще и произнесет речь, и это тоже интересовало и его приверженцев, и противников. Ведь почитатели и враги всегда стремятся в любых выступлениях политических деятелей обнаружить и так или иначе истолковать тайные важные намеки.

Итак, настало 15 мая 1673 года – столь долгожданный день, и население всего Харлема, не говоря об окрестностях, скопилось под деревьями вдоль городских аллей, полное решимости на сей раз воздать почести не победителям военных сражений или крупным ученым, а победителям природы, заставившим эту неутомимую родительницу произвести на свет невозможное – черный тюльпан.

Однако нет ничего более ненадежного, чем намерение массы что-либо или кого-либо приветствовать. Когда город кому-то рукоплещет или кого-то освистывает, он и сам обычно не знает, как все обернется.

Итак, сначала почтили аплодисментами ван Херисена с его букетом, поаплодировав цеховым корпорациям и себе самим. Наконец – вполне заслуженно – рукоплескали городским музыкантам, которые неутомимо играли при каждой остановке.

Однако, помимо виновника торжества, черного тюльпана, все искали другого героя дня – того, кто, кто создал этот цветок.

Появись этот герой после речи, которую добряк ван Херисен так вдохновенно сочинял, он, бесспорно, произвел бы больше впечатления, чем сам штатгальтер. Но для нас главный интерес заключается не в почтенной речи нашего друга ван Херисена, сколь бы красноречива она ни была, не в молодых разряженных аристократах, вкушающих тяжеловатые для желудка пирожные, и не в бедных плебеях, грызущих копченых угрей, похожих на ванильные палочки. Нас даже не слишком занимают эти прекрасные голландки, белогрудые и румяные, и не жирные приземистые мингеры, что годами не покидают своих домов, не тощие желтолицые путешественники с Цейлона и Явы или томящиеся жаждой простолюдины, за неимением прохладительных напитков жующие соленые огурцы. Нет, для нас интерес положения, захватывающий, драматический интерес сосредоточен в другом.