Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник) - Александр Дюма

– Да, сударь.

– В таком случае следуйте за мной.

«Ох-ох! – пробормотал Корнелис, и сердце его дрогнуло в предсмертной тоске. – Как быстро управляются с делами в Левештейне! А этот что-то плел о двенадцати часах!»

– Э, а я вам что говорил? – шепнул речистый стражник на ухо обреченному.

– Вы мне наврали.

– Как так?

– Обещали двенадцать часов.

– Ах, это? Так за вами ж прислали адъютанта его высочества, да еще из самых приближенных, господина ван Декена. Такая честь, черт возьми, бедняге Матиасу и не снилась!

«Ничего-ничего, – подумал ван Берле, набирая в грудь как можно больше воздуха. – Ну-ка, покажем этим людям, что крестник Корнелиса де Витта сможет, глазом не моргнув, принять столько же мушкетных пуль, сколько некто Матиас».

И он гордо проследовал мимо писца, который, прервав свое занятие, решился напомнить офицеру:

– Но, полковник ван Декен, протокол ведь еще не дописан.

– Дописывать его не стоит, – отвечал офицер.

– Хорошо! – и писец с философским спокойствием засунул свои бумаги и перо в потрепанный грязный портфель.

«В этом мире мне не суждено оставить свое имя ни ребенку, ни цветку, ни книге, – думал бедный Корнелис, – а ведь это те три обязанности, по меньшей мере одну из которых, как нас уверяют, Бог заповедал каждому мало-мальски порядочному человеку, если на земле ему милостью небес дарованы душа в собственность и тело во временное пользование».

И он с решимостью в сердце и с высоко поднятой головой последовал за офицером, считая ступени, которые вели к площади перед крепостью, и сожалея, что не спросил у стражника, сколько их: этот малый со своей притворной угодливостью наверняка не преминул бы сообщить ему точное число.

Единственное, чего боялся осужденный на этом коротком пути, который, как он считал, должен бесповоротно привести его к концу земного странствия, это увидеть напоследок Грифиуса и не увидеть Розы. Какое торжество, должно быть, отразится на физиономии отца! И какая мука – на лице дочери!

Как будет ликовать Грифиус, приветствуя эту казнь, это жестокую месть за поступок в высшей степени справедливый, который, считал Корнелис, он был просто обязан совершить!

Но Роза, бедная девушка! Если он ее больше не увидит, так и умрет, не поцеловав ее в последний раз, даже не простившись, и наконец, каково ему будет умирать, не узнав, что сталось с большим черным тюльпаном? Очнуться там, на небесах, не ведая, в какую сторону обратить свой взор, чтобы вновь обрести его!

Право же, чтобы в такую минуту не разрыдаться, бедному тюльпановоду нужно было иметь нечто большее, чем воспетые Горацием бронзовые доспехи, которые, по словам римского поэта, защищали сердце первого морехода, проплывшего мимо ужасных рифов у Эпира.

Сколько Корнелис ни озирался вокруг, он так и вышел на площадь перед крепостью, нигде не увидев ни Розы, ни Грифиуса.

Выйдя на площадь, ван Берле стал искать глазами своих палачей-стражников и действительно увидел десяток солдат. Они сошлись в кружок и болтали, даже, скорее, шушукались, без мушкетов, не выстроившись в шеренгу. Такое их поведение показалось Корнелису недостойным той суровой торжественности, что обычно сопутствует подобным событиям.

Вдруг из своей конторы, хромая, пошатываясь и опираясь на костыль, вышел Грифиус. В свой прощальный взгляд он вложил всю неистраченную ненависть, которая зажгла огнем его серые кошачьи зрачки старого хищника. Он принялся изрыгать на Корнелиса такие гнусные потоки брани, что осужденный, обращаясь к офицеру, заметил:

– Сударь, мне не кажется пристойным позволять этому человеку так оскорблять меня, особенно в подобную минуту.

– Однако согласитесь, – со смехом возразил офицер, – что с его стороны естественно злиться на вас. Похоже, вы здорово отлупили славного тюремщика.

– Но, сударь, это была лишь необходимая самозащита.

– Ба! – отозвался полковник, философски пожимая плечами. – Не мешайте ему выговориться. Вам-то теперь что до этого?

Холодный пот выступил на лбу Корнелиса, когда он услышал этот ответ, в котором усмотрел слишком грубую иронию, особенно со стороны офицера, принадлежавшего, как ему сказали, к ближайшему окружению принца.

Несчастный почувствовал, что у него нет больше ни друзей, ни надежды, и покорился судьбе.

– Что ж, – прошептал он, склоняя голову, – с Христом обходились и того хуже, а я при всей своей невиновности не вправе равнять себя с ним. Христос вынес побои от своего тюремщика, я же бросился сам его бить.

Затем, обернувшись к офицеру, казалось, учтиво ждавшему, когда он закончит свои размышления, Корнелис спросил:

– Ну, сударь, куда же мне идти?

Полковник указал ему на экипаж, запряженный четверкой лошадей и очень напомнивший нашему герою тот, который он видел при подобных обстоятельствах в тюрьме Бюйтенхофа.

– Садитесь сюда, – сказал он.

– А, – пробормотал Корнелис, – видно, мне не воздадут почестей на площади перед крепостью.

Эту фразу он произнес достаточно громко, и стражник, тот самый знаток тюремной истории, по-видимому, приставленный к нему, услышал его. Кажется, он счел своим долгом не оставлять осужденного без новых разъяснений, так как, придвинувшись к дверце экипажа и пользуясь тем, что офицер, уже ступив на подножку, давал какие-то указания, зашептал:

– Иногда приговоренного везут в его родной город и казнят перед окнами собственного дома, чтобы пример был внушительнее. Всяко бывает.

Поблагодарив заботливого стража кивком, Корнелис сказал себе: «Что ж, в добрый час! Вот парень, который никогда не упустит случая утешить ближнего».

Карета тронулась.

– Ах, негодяй! Ах, разбойник! – взвыл Грифиус, грозя кулаком ускользающей от него жертве. – И подумать только, он уезжает, так и не вернув мне мою дочь!

«Если меня привезут в Дордрехт, – думал между тем Корнелис, – я, проезжая мимо своего дома, увижу, опустошены ли мои бедные грядки».

XXX. Где уже можно предположить, что за пытку приготовили для Корнелиса ван Берле

Экипаж ехал целый день. Он миновал Дордрехт, оставив его слева, пересек Роттердам, достиг Дельфта. К пяти часам вечера он уже проехал не менее двадцати лье.

Несколько раз Корнелис пытался что-нибудь выведать у офицера, который служил ему одновременно стражем и спутником, но как бы осторожно он ни формулировал свои вопросы, они оставались без ответа.

Корнелис жалел, что рядом нет того предупредительного солдата, который говорил, не дожидаясь, когда его об этом попросят. Он наверняка растолковал бы осужденному смысл всех странностей его последнего приключения, не поскупившись на такие же обстоятельные подробности и точные толкования, какими поражал его ранее.