Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник) - Александр Дюма

А тут пожаловал Грифиус.

В руках он держал громадную палку, злобный огонек тлел в его зрачках, губы кривила злорадная ухмылка, сам он подозрительно пошатывался, и весь он был проникнут дурными намерениями.

Корнелис, как мы только что убедились, надломленный необходимостью все терпеливо сносить, слышал и догадался, что кто-то вошел, но даже не оглянулся, зная, что на этот раз дочь не появится вслед за отцом.

Для людей, обуянных злобой, нет ничего досаднее, чем равнодушие тех, на кого должен излиться их гнев. Кто уже потрудился, чтобы как следует распалить себя и не желает, чтобы его боевой раж пропал зря, тот уже не успокоится, не получив удовлетворения хотя бы от небольшого взрыва.

Всякий законченный негодяй, разбудив в себе зверя, не успокоится, пока его заточенные клыки не нанесут кому-нибудь хорошую рану. Грифиус, увидев, что Корнелис не двигается, попытался привлечь его внимание зычным:

– Гм! Гм!

Тогда Корнелис стал напевать сквозь зубы песню цветов, грустную, но очаровательную:

Мы чада тайного огняПодземных недр и зорь земных,Мы дети рос и летних дней,И влага сладкая дождейИ шепот ветра нам сродни,Но небо нам всего родней!

Эта песня, чья мелодия, умиротворяющая и кроткая, вселяла в душу тихую меланхолию, взбесила Грифиуса. Он постучал своей палкой по плитам пола и гаркнул:

– Эй, господин певец! Вы что, не слышите? Я пришел!

Корнелис обернулся.

– Добрый день, – сказал он.

И снова запел:

Любя, нас топчет род людской,Былинки тонкие калеча,Земные соки нам нужны,Но много слаще с небом встреча!

– Ах ты, проклятый колдун! – завопил Грифиус. – Ты, похоже, вздумал посмеяться надо мной?!

Корнелис продолжал:

Ведь небо – родина для нас,Душа цветка подобна птице,Она, наш нежный аромат,Недаром вечно ввысь стремится!

Грифиус подступил к узнику:

– Да ты что, не видишь, какое я припас славное средство, чтобы укротить тебя и заставить признаться в своих преступлениях?

– Вы часом не помешались, господин Грифиус? – спросил Корнелис, поворачиваясь к нему.

Говоря это, наш герой взглянул на старого тюремщика повнимательней и увидел искаженную физиономию с горящими глазами и пеной на губах.

– Дьявольщина! – усмехнулся он. – Мы уже не просто спятили, мы взбесились!

Грифиус выразительно повертел в воздухе своей палкой. Но ван Берле, не двигаясь с места и скрестив руки на груди, промолвил:

– Вот как, господин Грифиус! Вы, кажется, мне угрожаете?

– О да! – выкрикнул тюремщик. – Я тебе еще как угрожаю!

– И чем же?

– Для начала посмотри, что у меня в руках.

– По-моему, это палка, – невозмутимо отвечал Корнелис, – и даже довольно толстая. Но не могу же я предполагать, что вы этим угрожаете мне.

– Ах, так ты этого не предполагаешь? Интересно, почему?

– Потому что всякий тюремщик, ударивший заключенного, подлежит двум наказаниям. Во-первых, параграф 9 Устава Левештейна гласит: «Каждый тюремщик, надсмотрщик или ключник, поднявший руку на заключенного, осужденного за государственное преступление, будет уволен».

– Руку! – процедил Грифиус, пьянея от ярости. – Руку, а не палку! То-то! Про палку в Уставе ничего не сказано!

– О втором наказании, – продолжал Корнелис, – Устав умалчивает, зато Евангелие предупреждает: «Поднявший меч от меча и погибнет», то есть: «Поднявший палку будет ею побит».

Бесстрастный нравоучительный тон узника окончательно взбесил Грифиуса. Он замахнулся своей дубиной, но Корнелис вырвал ее у него из рук и сунул к себе под мышку. Тюремщик аж взвыл от ярости.

– Ну-ну, старина, – сказал ван Берле. – Этак недолго и место потерять.

– Погоди, колдун, я тебя по-другому прищучу! – прорычал Грифиус.

– В добрый час.

– Ты видишь, что у меня в руках ничего нет?

– Вижу, и даже не без удовольствия.

– Однако вспомни: когда я по утрам поднимаюсь по лестнице, то не с пустыми руками!

– Ваша правда: вы приносите мне прескверную похлебку и не только простой, но и самый скудный обед, какой только можно вообразить. Но для меня это не наказание, я ведь питаюсь одним хлебом, и чем этот хлеб хуже на твой вкус, Грифиус, тем больше он нравится мне.

– Больше нравится? Тебе?

– Да.

– А почему?

– О, это проще простого.

– Так объясни же!

– Охотно. Я понимаю, что, принося мне дрянной хлеб, ты хочешь заставить меня страдать.

– Да уж, само собой, не затем я его приношу, чтобы угодить тебе, разбойник.

– Что ж! Я, как ты знаешь, колдун. Вот я и превращаю твой плохой хлеб в такой великолепный, который аппетитнее любых пирогов, и тогда получаю двойное удовольствие: во-первых, угощаюсь со смаком, во-вторых, забавляюсь тем, как ты лопаешься от злости.

Грифиус в ярости заревел:

– Ага! Признаешься, что ты колдун?

– Черт подери, еще бы! Я не распространяюсь об этом прилюдно, чтобы не угодить на костер, подобно каким-нибудь французам вроде Гофреди или Урбена Грандье, но раз мы беседуем наедине, отчего не признаться в этом?

– Ладно же, – проскрежетал Грифиус, – ладно-ладно! Пускай колдун делает из черного хлеба белый, но разве он не подохнет с голоду, если хлеба вообще не давать?

– Чушь! – фыркнул узник.

– Итак, я больше не буду приносить тебе хлеб. Посмотрим, что с тобой станет через неделю!

Корнелис побледнел.

– Прямо сегодня и начнем, – продолжал тюремщик. – Раз ты такой могущественный, ну-ка, попробуй превращать в хлеб все, что найдешь в своей камере. А я буду каждый день откладывать восемнадцать су, которые мне выдают на твое содержание.

– Но это же убийство! – закричал Корнелис, теряя самообладание в первом порыве ужаса, который внушает человеку столь кошмарная смерть.

– Вот и славно, – глумливо хихикнул Грифиус. – Ты ж у нас колдун, авось выживешь несмотря ни на что.

Но Корнелис, уже снова беспечно улыбаясь, пожал плечами:

– Ты разве не видел, как я приказывал голубям из Дордрехта прилетать сюда?

– И что с того? – не понял тюремщик.

– Жаркое из голубя – просто объедение. Сдается мне, что человек, который будет съедать в день по голубю, с голоду не умрет.

– А огонь где возьмешь?

– Тоже мне вопрос! Сам знаешь, я заключил договор с дьяволом. Что ж ты думаешь, дьявол для своего союзника огня пожалеет?

– Мужчина, как бы крепок ни был, не может прожить на одних голубях, по птичке каждый день. Такие пари заключались, но их никто не выдерживал.

– Ну, что ж, когда мне надоедят голуби, – сказал Корнелис, – буду выманивать рыбу из Вааля и Мааса.