Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник) - Александр Дюма

Другая особенность, также поразившая меня здесь, – свободное, не встречающее помех уличное движение. Этим преимуществом город обязан трем большим опоясывающим его каналам, по которым вывозят мусор, перевозят мебель, доставляют товары и сплавляют лес. Поэтому на улицах никогда не возникает того скопления повозок, что вынуждает вас тратить три часа, чтобы добраться в карете туда, куда вы за десять минут дошли бы пешком. Всюду, напротив, много свободного места для проезда дрожек, кибиток, бричек и колясок, которые снуют по улицам во всех направлениях с неимоверной скоростью, причем поминутно слышны окрики: «Поскорей! Поскорей!» Тротуары же полностью принадлежат пешеходам, которые могут оказаться жертвой лишь при условии, что упорно к этому стремились, тем более, что русские кучера чрезвычайно ловко умеют останавливать свою упряжку, даже если она скакала во весь опор.

Чуть не забыл рассказать о еще одной предосторожности, выдуманной полицией, чтобы напомнить пешеходам, что им надлежит ходить по тротуару. В противном случае их обязывали – то была крайняя мера – ставить на обувь металлические подковки, в таких башмаках крайне утомительно ходить по здешним мостовым. Поэтому остряки сравнивают Санкт-Петербург с величавой дамой в роскошном наряде, но обутой хуже некуда.

Среди украшений города одним из лучших, разумеется, надо признать памятник Петру I, своим созданием обязанный свободомыслию Екатерины II. Царь представлен верхом на скакуне, вставшем на дыбы, – он символизирует российскую знать, укротить которую самодержцу было так трудно. Он сидит на медвежьей шкуре – намек на варварское состояние, в котором находился народ в начале его правления. Затем, когда статую уже изваяли, в Санкт-Петербург доставили необработанный обломок скалы, чтобы на него поставить памятник – образ трудностей, какие пришлось преодолеть северному поборнику цивилизации. Таким образом, аллегория получила достойное завершение. На граните пьедестала выгравирована латинская надпись: «PETRO PRIMO CATHARINA SECONDA. 1782», с другой стороны повторенная в русском переводе: «ПЕТРУ ПЕРВОМУ ЕКАТЕРИНА ВТОРАЯ. 1782».

Часы пробили четыре тридцать, когда я в третий раз обходил ограду изваяния, и мне пришлось покинуть шедевр нашего соотечественника Фальконе, ибо я рисковал лишиться места за табльдотом.

Весть о моем прибытии уже распространялась благодаря моему попутчику. Поскольку он не мог поведать обо мне ничего, кроме того, что я приехал на почтовых и не являюсь учителем танцев, эта новость всполошила все сообщество так называемой французской колонии. Каждый из ее членов испытывал то же опасение, которое так наивно продемонстрировал мастер пируэтов: боялся встретить во мне соперника или конкурента.

При моем появлении в обеденном зале раздалось шушуканье: почтенные сотрапезники почти все принадлежали к колонии и теперь пытались угадать по моей внешности и манерам, к какому классу меня отнести. А это было затруднительно, тут требовалась по меньшей мере отменная прозорливость, ведь я ограничился кратким общим приветствием и тут же сел.

За супом к моему инкогнито еще относились довольно уважительно. Но после говядины любопытство моего соседа справа, сдерживаемое так долго, вырвалось на волю:

– Мсье давно в Санкт-Петербурге? – осведомился он с поклоном, протягивая мне свой бокал.

– Я приехал вчера вечером, – отвечал я, наливая ему выпить.

– Мы соотечественники, сударь? – спросил теперь уже сосед слева, демонстрируя братскую приязнь.

– Не знаю, сударь. Я из Парижа.

– А я из Тура, этого цветущего сада Франции, где, верно, знаете даже вы, говорят на самом красивом, чистом французском языке. Поэтому я и прибыл сюда, в Санкт-Петербург, я здесь утшитель. (Последнее слово он, надо полагать, произнес по-русски.)

– Не сочтете ли вы меня нескромным, сударь, – обратился я тогда к соседу справа, – если я позволю себе спросить, что такое «утшитель»?

– Торговец причастиями, – отвечал тот с величайшим презрением.

– Полагаю, мсье оказался здесь не с той же целью, что я, – не отставал мой туринец, – в противном случае я дал бы ему дружеский совет: как можно скорее вернуться во Францию.

– И почему же, сударь?

– Потому что последняя ярмарка учителей прошла в Москве как нельзя хуже.

– Какая еще «ярмарка учителей»? – изумился я.

– Э, сударь! Разве вы не знаете, что бедный мсье Ледюк в этом году потерял половину имущества?

– Сударь, – взмолился я, повернувшись к соседу справа, – позвольте спросить: кто такой мсье Ледюк?

– Это почтенный ресторатор, он держит контору учителей: дает им приют, оценивает сообразно их достоинствам и на Пасху либо Рождество, когда знатные русские господа обычно наезжают в столицу, открывает свою контору, получая за каждого учителя комиссионные и, разумеется, возмещает то, что было потрачено на его содержание. Так вот, в нынешнем году треть его учителей так при нем и осталась, да еще седьмую часть, кого он отправил в провинцию, вернули ему обратно. Бедняга на пороге разорения.

– А, вот оно что!

– Сами видите, сударь, – снова встрял утшитель, – что ежели вы приехали с намерением стать гувернером, то сейчас для этого крайне неблагоприятный момент, ведь даже уроженцам Турени, где самый лучший французский язык, очень трудно устроиться.

– Вам на мой счет беспокоиться нечего, – ответил я. – Я промышляю по другой части.

– Сударь, – сказал мне тогда сидевший напротив субъект, чей выговор за добрую милю выдавал в нем уроженца Бордо, – лучше мне сразу вас предупредить, что езели ваш товар – вино, плохо ваше дело: кроме воды, они здесь ничего не пьют.

– Как же так, сударь? – я был поражен. – Неужели русские перешли на пиво? Или они научились выращивать виноград на Камчатке?

– Дьявол их подери! Если бы только это, с ними еще можно было бы потягаться. Но знаете, что такое большой русский вельмоза? Покупать-то он покупает, а вот чтобы платить – никогда.

– Благодарю вас за разъяснения, сударь, но я убежден, что со своим товаром не прогорю. Вин я не поставляю.

– В любом случае, сударь, – вмешался господин, одетый в редингот с петлицами, обшитыми шнуром, и меховой оторочкой на воротнике (хотя лето было в самом разгаре), чья речь красноречиво свидетельствовала, что он лионец, – в любом случае мой вам совет: если вы торгуете тканями и мехами, для начала потратьте свой лучший товар на себя самого, тем более что вы сложения не слишком массивного. Потому что здесь, видите ли, у кого грудь слабовата, тот долго не протянет. Прошлой зимой мы похоронили пятнадцать французов. Я вас предупредил.