Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник) - Александр Дюма

– Держите, сударь, – сказал он юному лейтенанту, – это капитанский патент, который я только что выхлопотал для вас у ее величества.

На следующий день Зорич был отправлен в ссылку в Шклов – городок, где великодушный соперник предоставил ему полную власть.

Сам же он сначала мечтал о герцогстве Курляндском, потом о польском троне, пока не понял, что все это ему не нужно, и удовлетворился возможностью закатывать празднества для монархов и дарить монархиням дворцы. Впрочем, разве корона сделала бы его более могущественным и богатым, чем он был? Разве придворные не пресмыкались перед ним, как перед императором? Разве на его левой руке (правую он ничем не украшал, чтобы перстни не мешали орудовать саблей) не сверкало столько же бриллиантов, сколько могло бы быть в короне? Разве не было у него достаточно курьеров, чтобы везти ему стерлядей с Волги, арбузы из Астрахани, виноград из Крыма и букеты отовсюду, где есть прекрасные цветы, и разве среди прочих подарков он не преподносил своей государыне в первый день каждого нового года блюдо вишен, стоившее ему десять тысяч рублей?

Входя в роль то ангела, то демона, он непрестанно творил и разрушал, все вокруг себя взбаламучивал, запутывал, но и оживлял. Принц де Линь был прав, сказав о Потемкине, что в нем было нечто грандиозное, романтическое и варварское.

Смерть его была такой же странной, как и жизнь. Конец настиг его неожиданно. Он только что провел год в Петербурге среди торжеств и оргий, полагая, что, раздвинув границы России за пределы Кавказа, сделал достаточно для своей славы и славы Екатерины, но вдруг узнал, что старик Репнин воспользовался его отсутствием, чтобы сразиться с турками, вынудил их просить мира и, таким образом, за два месяца сделал больше, чем Потемкин за три года.

После этого о покое уже не было речи – он собрался ехать, правда, ему нездоровилось, но неважно, с болезнью он будет бороться и победит ее. Он прибыл в Яссы, свою столицу, оттуда поспешил в Очаков, свой трофей, место былой победы. Проехал несколько верст, воздуха в экипаже стало ему не хватать, он вышел, прилег на свой плащ, расстеленный на земле, и умер на обочине тракта.

Екатерина едва пережила его смерть: у этих двух великих сердец, казалось, все было общим, даже жизнь. Императрица трижды теряла сознание, долго плакала и до конца своих дней тосковала о нем.

Таврический дворец, где в ту пору, когда я посетил его, обитал великий князь Михаил, некогда служил временным приютом королеве Луизе, этой современной амазонке, которая на миг возмечтала победить своего победителя. Ведь Наполеон, увидев ее впервые, сказал: «Мадам, я слышал, что вы самая красивая из королев, но я не знал, что вы прекраснейшая из женщин». К несчастью, галантности корсиканского героя хватило ненадолго. Однажды, увидев, как королева Луиза игриво теребит розу, Наполеон сказал:

– Дайте мне эту розу.

– Дайте мне Магдебург, – отвечала королева.

– Ну, это уж, признаюсь, не пойдет! – закричал император. – Дороговато будет.

Королева, рассердясь, бросила на пол розу, но Магдебурга так и не получила.

Покинув Таврический дворец, я продолжил экскурсию: проехал по Троицкому мосту, к хижине Петра I, этой грубой имперской драгоценности, которую накануне успел повидать только издали.

Домик сохранен как национальная святыня, во всей своей примитивной чистоте: столовая, гостиная и спальня, кажется, все еще ждут возвращения царя. Во дворе стоит маленькая лодка, целиком изготовленная собственными руками «саардамского плотника», он добирался в ней по Неве в разные концы рождающегося на глазах города, где бы ни потребовалось его присутствие.

Близ этого временного жилища находится и его вечный приют. Тело царя, как и прах его предшественников, упокоилось в Петропавловском соборе, в стенах крепости. Этот собор, чей золоченый шпиль так надменно высится в небе, сам по себе мал, безвкусен и неуклюж; драгоценная усыпальница – единственное, что в нем примечательно. Гробница Петра размещается у правого бокового входа, со свода над нею свисают более семисот знамен, взятых в боях с турками, шведами и персами.

По Тучкову мосту я выехал на Васильевский остров. Главные достопримечательности этого квартала – Биржа и Академии. Я прошелся перед этими зданиями, по Исаакиевскому мосту достиг Преображенской улицы и вскоре оказался на Фонтанке, чтобы по набережной подъехать к католическому храму, где перед алтарем на хорах, прямо посередине, увидел могилу генерала Моро.

Я повидал Казанский собор, ведь для Петербурга он значит то же, что для Парижа Нотр Дам. Я прошел под его двойной колоннадой, выстроенной по образцу той, что украшает собор святого Петра в Риме. Здесь снаружи кирпич и штукатурка, а внутри – бронза, мрамор и гранит: облицовка дверей бронзовая или из кованого серебра, пол выложен яшмовой плиткой, стены – мрамором.

Осмотрев в один день столько достопримечательностей, я приказал отвезти меня к знаменитой мадам Ксавье, намереваясь передать письмо своей прекрасной соотечественнице. Однако выяснилось, что она вот уже полгода там не живет. Ее бывшая хозяйка с весьма чопорным видом сообщила мне, что она поселилась на Мойке, при магазине Оржело. Найти его не составляло труда: Оржело так же известен в Петербурге, как какая-нибудь респектабельная модная лавка в Париже.

Через десять минут я уже стоял перед указанным домом. Поскольку я рассчитывал поужинать в ресторане напротив, владелец которого, судя по фамилии, был моим соотечественником, я отослал дрожки и, войдя в магазин, спросил, могу ли я видеть мадемуазель Луизу Дюпюи.

Одна из девиц осведомилась, интересует ли меня приобретение товаров или я прибыл по личному делу. Я ответил, что дело именно личное.

Барышня тотчас встала и повела меня в апартаменты той, кого я искал.

IV

Я вошел в маленький будуар, где все стены были обиты восточными тканями. Моя прелестная соотечественница была там: она полулежа читала роман. Увидев меня, она встала, а при первых же произнесенных мною словах воскликнула:

– Ах! Вы француз!

Я извинился, что некстати потревожил ее в час дневного отдыха, но как путешественнику, приехавшему только вчера, мне еще позволительно не знать всех местных обычаев. Затем я вручил ей письмо.

– Это от моей сестры! – вскричала она. – Милая Роза! Как же я рада получить от нее весточку! Вы ведь знакомы с ней, да? Она все такая же хорошенькая и веселая?

– Что хорошенькая, могу поручиться, надеюсь, что и веселая, но я видел ее всего один раз, письмо мне передал один из моих друзей.